Андрей Иванов - Славное море. Первая волна

Однако ответ на новый вопрос не приходил так быстро. Гена напряг память. Не сразу из глубины сознания стали собираться разорванные мысли. Но постепенно их стало накопляться много. Они сами собой связывались в еще не произнесенные фразы.

И на этот раз он говорил не менее уверенно, пространно. Увидев, что его ответ удовлетворил комиссию, он успокоился.

«Теперь все. Довольна будет и Антонина Петровна».

А она взволнованно поправила свои посветлевшие волосы и заявила, что хочет задать еще один вопрос.

У Гены тревожно забилось сердце: «Почему? Зачем это ей нужно?» Он невнимательно прослушал вопрос, и учительнице пришлось повторить его дважды.

И снова он напряг память, на лбу выступили крупные капли пота.

Представитель гороно досадливо поморщился, увидев в этих вопросах какую-то нарочитость. Остальные члены комиссии настороженно ждали ответа.

В напряжении оглядев почти каждого члена комиссии, Гена перевел взгляд на стены, на окно. Часть окна закрывала зеленая крона тополя, а дальше за ней густо синел совершенно безоблачный кусочек неба. И тут же, на глазах Гены, на подоконник пролился широкий солнечный луч. Он скатился по белому подоконнику на крашеный пол и лег на нем ярким пламенем.

Губы Гены открылись в теплой, радостной улыбке.

«Солнце!» — крикнуло что-то в нем.

И будто не на подоконник, а в него пролился яркий солнечный луч и осветил самые глубокие кладовые памяти. В этот миг он почувствовал, что знает очень многое из того, что надо сейчас ответить.

…Гена вышел, осторожно закрыв за собой дверь. За дверью, столпившись, стояли ребята. Они долго молча смотрели на него.

— Вы что, ребята? — спросил он, вглядываясь то в одного, то в другого.

Сердце чуть замерло. Уж не свалилось ли на его голову еще одно несчастье?

— Тебя больше всех держали, — сказал Митя. — Что случилось?

Он облегченно вздохнул и махнул рукой.

— И не спрашивайте. Два дополнительных вопроса.

— А что, на первые не ответил?

— Ответил. Без запинки.

— Почему ж вопросы? Кто задавал? — Митя сказал это таким тоном, что можно было подумать, что задавать дополнительные вопросы мог только недруг.

— Антонина Петровна.

— Но… Ей же все хорошо известно… Чего ж она?..

— Сам не понимаю, почему она так. Я на последнем вопросе даже занервничал, — откровенно признался Гена, — да солнце выручило. Правда. Веселое такое в окно глянуло, и сразу все в памяти осветило.

Но рассказ о спасительном солнце не произвел на ребят особого впечатления. Всех огорчило, что Антонина Петровна задавала дополнительные вопросы. И не кому-нибудь, а Гене Серову, у которого перед экзаменами случилось несчастье.

— Да что вы удивляетесь? — сказал кто-то. — Известно, сухарь. У нее и на лице сплошное алгебраическое выражение.

Придирчивость Антонины Петровны огорчила не только ребят. Директор школы Иван Васильевич, невысокий, широкоплечий старик с бритой головой, но с широкими седыми усами, долго косился на нее. А когда все стали расходиться, он попросил Антонину Петровну остаться.

Они уходили последними. По времени был уже вечер, но северное солнце стояло еще высоко. И как-то было не совсем ловко уходить домой раньше, чем солнце коснется гор, кольцом облегающих город.

— Простите, я так и не понял вас, почему вы были так требовательны сегодня к Геннадию Серову? — спросил Иван Васильевич с нажимом на букву «о». Он был волжанин. В 1912 году попал в якутскую ссылку и с тех пор навсегда связал свою судьбу с судьбой якутского народа. Женился на учительнице-якутке, и теперь у него около десятка внучат.

— Он только что потерял отца, — тихо говорил Иван Васильевич. — Дополнительный нажим мог привести его в смятение.

Антонина Петровна ничего не ответила.

— Ну, что ж вы молчите? Не было же в том особой необходимости?

— Нет, была, Иван Васильевич.

Она прошла еще немного молча, потом замедлила шаг.

— Другие ребята, наверное, будут учиться дальше. У них еще есть большие возможности пополнить свои прежние знания и получить новые. А Геннадий Серов может остаться на том, что имеет сейчас. А достаточно ли мы их дали ему? Вот я и хотела уточнить: хватит ли их, чтобы по-хорошему начать Серову новую жизнь рабочего человека.

— Вы решили помочь ему?

— Да. Вы знаете, мы с ним и сейчас должны быть как одно целое, вот как подорожник. И мать и школа для него надежные листья. Мы должны помочь ему укорениться на любой почве, помочь вырасти и расцвести.

Она чуть улыбнулась.

— …Знаете, так, зацвести веселыми синими сережками…

На этот раз замедлил шаги Иван Васильевич.

— Да вы, Антонина Петровна, поэт!

— Что вы? Никогда не писала стихов.

Посмотрела на безоблачное синее небо, на ослепительно белую башню новой электростанции и с грустью, как о давно ушедшем, сказала:

— А вот петь любила. И хорошо пела…

— Простите, но я вас никогда не слышал, — попытался развеселить ее Иван Васильевич.

И она сразу душевно отозвалась на эту его попытку.

— Ой, Иван Васильевич! Мы же с вами недавно работаем. Вы меня молодой и не видели.

— Да вы, Антонина Петровна, и сейчас не старая, — продолжал он тем же тоном. — Я и то часто говорю: «Он молодой, наших лет».

— Спасибо, женщине это приятно. Только вот не старая, а не пою больше.

— Это почему же?

— Муж у меня… Жили душа в душу…

— Оставил?

— Нет. Он не такой был. Разбился с самолетом на побережье. С тех пор и затихла. Запою — его вспомню, плакать начинаю.

Иван Васильевич уже не мог продолжать разговор в прежнем тоне и замолчал. Теперь говорила только она.

— С тех пор не пою больше. А вот каждое лето, когда от нас уходит десятый класс, у меня такое чувство, будто я напелась в полное свое удовольствие.

В этот вечер им трудно было разойтись сразу по домам. Старый директор с каждым шагом узнавал много неизвестного ему о своей учительнице, а ей так хотелось поговорить в этот светлый северный вечер.

Они прошли рабочий пригород и вышли на покрытую торцовой мостовой улицу Дзержинского, широкую, по-вечернему просторную. В окнах верхних этажей отражалось незакатное солнце. Внизу, вдоль широких тротуаров, зеленели молодые березы, потерявшие границу между днем и северной ночью.

Потом Иван Васильевич проводил Антонину Петровну до ее дома, крепко пожал руку и сказал, еще больше подчеркнуто выговаривая букву «о».

— Спасибо вам за сегодняшний вечер. Желаю успеха. Не забывайте наш подорожник.

Глава вторая