Арсений Малинский - Линия перемены дат
Неожиданно Феоктистов остановился. Преграждая им путь, перед ними круто спускалась к морю расселина. Волощук с удивлением смотрел на откровенно радостное лицо молодого следователя. А тот, мельком оглядев расселину, буквально потащил сержанта дальше. Старшим лейтенантом овладело волнение, так хорошо знакомое людям, которые чувствуют, что они на верной дороге к цели и эта цель недалеко. Еще бы! Каменистое плато было почти лишено растительности, а в расселине, которую они только что оставили, росла трава! И между свежей молодой зеленью отчетливо виднелись поломанные сухие стебли прошлогодней травы. На голенищах сапог незнакомца, по словам Кондакова, было немного прилипших сухих травинок. Так вот откуда она могла у него взяться!
Одна, вторая, третья расселины. Ничего… Дальше, дальше… Феоктистов перестал ощущать резкий холод сырого ветра и мерзкое ощущение влаги на лице. Теперь-то он знал: десять, сто, много раз по сто километров он пройдет, а все-таки след отыщет!
— Теперь и до базы недалеко уже, — пробормотал Волощук, еле поспевая за длинноногим Феоктистовым. Ему явно не нравился такой бег по пересеченной местности. Привыкший все делать осмотрительно и основательно, сержант был недоволен. «Разве так заметишь что-нибудь?»
— Ничего, сержант, потерпи. До базы мы наверняка не дойдем, — незаметно перешел следователь на дружеское «ты». — Следы должны быть недалеко, если мы их не проворонили раньше. Мы их найдем. Вот теперь, пожалуй, надо умерить бег. Смотри внимательно на расселины и если заметишь что-нибудь интересное, говори. Это будет вроде экзамена тебе.
Через некоторое время Волощук остановился.
— Это, товарищ старший лейтенант? — с торжеством спросил он.
— Да, это, сержант. Наверное, это, — поправился следователь.
По густой траве широкой и глубокой расселины от берега моря вверх, на плато, проходил след. Полегшие в сторону плато две полосы травы показали: человек поднимался здесь, снизу вверх.
— Теперь осторожнее, сержант. Давай искать другие следы.
Они начали осторожно спускаться вниз в стороне от следа.
— Ходят так рабочие с базы? — с торжеством осведомился Феоктистов.
— Нет. Во всяком случае я бы не пошел. Здесь берег узкий, кое-где скалы подходят прямо к воде. Я бы не пошел так.
— И он не пошел, сержант. Кое-что мы уже знаем о тебе, голубчик. — Феоктистов достал из-под плаща фотоаппарат и сделал несколько снимков. Набросал на планшете детали плана местности.
Пошли вниз.
— Почему он был так неосторожен? Ведь след хорошо виден. Не такие это люди, чтобы оставлять следы.
— Так он же шел ночью, понимаешь, сержант. И по безлюдному месту. Он торопился в людное место. Расчет простой. Вряд ли здесь кто-нибудь ходит, а если и ходит, то не из таких, которые обратят на эти следы внимание. А в людном месте, где много новых людей, — ищи свищи. Правильный расчет. И потом еще день-два, и трава поднялась бы. Он здорово спешил. Ищи следы ног.
— Следы рук я уже вижу, — показал сержант на вырванные кое-где на крутых участках пучки травы. — Здесь он поднимался, цепляясь руками за траву…
— Ты прав. Постой, постой. Давай-ка чемодан, — приказал Феоктистов. Голос его заметно дрожал.
У отвесной скалы в узком месте расселины на осыпавшейся здесь влажной земле был виден глубокий след обуви человека. Дно следа испещрено рубчиками.
— Галоши?
— Нет, сапоги. У нашего приятеля болотные сапоги. Осторожнее, — Феоктистов помедлил и решительно снял с себя плащ, осторожно накрыл след. — Поищем еще, а потом будем делать слепки.
18. ПЛОМБА
— Вначале подведем первые итоги по делу Левмана, товарищи следователи, — открыв обычное совещание следователей, начал Горин, по привычке сильно потерев ладонями седые виски. — Осмотр места происшествия опроверг предположение о том, что убийство или похищение, или, наконец, несчастный случай с профессором Левманом произошли там, где был найден его рюкзак. Анализ пятен крови и эксперимент на зоостанции доказывают, что следы крови и повреждения на банках — дело зубов и лап росомах. Пальцевые отпечатки пока тоже не дают ничего. Все члены экспедиции подтвердили показания Сергунько и Рахимова. Подозрительным выглядит бегство Сергунько, хотя, будем откровенны, я не верю, что он имеет какое-либо отношение к исчезновению профессора. По справкам и показаниям местных жителей, Сергунько — давний житель края, бывший красный партизан. За период после окончания гражданской войны никаких компрометирующих данных о нем нет…
— А убийство, о котором он сам говорил? — не удержался Трофимов.
— Об этом пока ничего не известно. В наше время он не привлекался к ответственности. Из архивов сведений еще не поступило. Потом, знаете ли, не надо переоценивать прошлое. Тем более далекое. Для нас важно, что человек представлял собой к моменту события. Это — конституционное установление.
— Почему же он скрылся? — настаивал старший следователь. — Не имея достаточных данных для его ареста и обвинения, я оставил Сергунько на свободе. Это — моя ошибка. Мы не дети, и каждому из нас по опыту известно, что невиновный человек старается своим поведением доказать свою невинность. Закон не требует этого, но обычно люди поступают именно так. Ведь они в этом сами заинтересованы. А Сергунько скрылся. Здесь дело не так просто, как вы стараетесь представить.
— Люди все разные и поступают по-разному. Я согласен: исчезновение Сергунько дает некоторые основания для подозрений на его счет. Поэтому были извещены местные органы всех районов края о необходимости его задержания. Далеко он уйти не мог, не успел бы. Но, с другой стороны, я как коммунист должен сказать вам, Виктор Леонидович, тоже коммунисту, — Горин в упор посмотрел на Трофимова, — допрос Сергунько вы построили неправильно. Ведь он — советский человек, с присущим нашим людям сильно развитым чувством собственного достоинства. Он старик, много повидавший на своем веку. А вот дорожки к его сердцу, контакта с ним, как с человеком, вы не потрудились установить. Это — смертный грех следователя. Кроме того, вы не проявили выдержки, нервничали при допросе. Я не хотел вам мешать, но считаю это недопустимым. Вы нарушали требование объективности при расследовании дела. Знаете, если человек начинает нервничать и сердиться — невольно закрадывается мысль о его неправоте. Потом, от этого пахнет недоброй памяти недавним прошлым. А ведь мне знакомы некоторые расследованные вами дела. Как криминалист, вы проявили себя в них блестяще. А вот при этом допросе вы оказались плохим психологом. И я уверен: Сергунько ушел, обиженный подозрениями на его счет, которых нельзя было не почувствовать. Многое осталось невыясненным. Ведь он без колебания сообщил о своей судимости и не скрыл тяжести преступления. А вот за что — не сказал, замкнулся в себе после вашего намека. Вы помните, с каким достоинством он произнес: «Я слишком стар, чтобы лгать». — Горин улыбнулся. — У старика свой, выработанный его немалым опытом взгляд. Здесь с ним можно спорить. Наша молодежь в подавляющем большинстве сознательная. А сознательность — это в первую очередь правдивость. Второе важное лицо в этом деле — Рахимов. Его допрашивали уже после получения исчерпывающих сведений о его послевоенной жизни. Предыдущий период его жизни нам известен пока только с его слов. Но вот послевоенный не вызывает сомнений. И, знаете, он ведь оказался беспощадно правдивым. Нет оснований не верить всему, что профессор Рахимов говорил при допросе. Я ему верю. На его примере наглядно видно, как необходим следователю такт. Ведь его допрос затронул самую сокровенную, обычно тщательно оберегаемую от вторжения посторонних область. И он правильно выбрал линию поведения. Поймите меня правильно, Виктор Леонидович. Нельзя быть на нашем посту равнодушным. Надо очень любить людей, советских людей. И верить им. Другое дело, что мы, следователи, обязаны перепроверять каждое показание, как, впрочем, и всякое другое доказательство.
