Маркус Кларк - Осужден пожизненно
Закончив приготовления к ужину, он поднялся по тропинке на самую вершину утеса. Оковы вынуждали его идти короткими шажками, и во время ходьбы он вздрагивал от боли, словно железо обжигало его. Левая лодыжка, в кровь натертая кольцом от кандалов, была обмотана какой-то тряпицей или носовым платком.
Медленно, с мучительными усилиями он дошел до места и, бросившись на землю, огляделся. Днем на море было волнение, лучи заходящего солнца красными отсветами горели в бурливых и беспокойных водах залива. Справа от него лежал остров Сары; слева на горизонте простиралась тускло очерченная линия противоположного берега бухты, над которой возвышалась вершина Французовой горы. С восточной стороны над голыми холмами все еще висели облака – следы недавней бури. И тут он увидел след человека. Две лодки с каторжниками-гребцами тащили на буксире такой-то бриг.
Вид этого брига пробудил в сознании отшельника целый ворох воспоминаний, и, подперев рукой подбородок, он, не сводя глаз с приближающегося судна, глубоко задумался. Прошло больше часа, а он не шевельнулся. Корабль стал на якорь, лодки отошли от его бортов, солнце опустилось, и сумрак окутал залив. На побережье в каторжном поселении замерцали огоньки. Костерок догорал, остыла вода в железном котелке, но человек на утесе так и не двинулся с места. Вглядываясь в полумрак, в затененные очертания корабля, он лежал на голой скале своей одиночной тюрьмы так неподвижно, словно сам был высечен из скалы.
Этот отшельник был Руфус Доуз.
Глава 15
ВЕЧЕР В СВЕТСКОМ ОБЩЕСТВЕ
Вечером третьего декабря в доме майора Викерса, коменданта колонии Макуори-Харбор, царило необычное веселье.
К ним с известиями неожиданно прибыл лейтенант Фрер, недавно назначенный комендантом острова Марии. Правительственная шхуна «Божья коровка» обычно приходила в колонию два раза в год. Вес обитатели поселка всегда с нетерпением ожидали ее прибытия. Для каторжан каждый приход «Божьей коровки» означал прибытие новых людей, вести от старых дружков о событиях в мире, от которого они были отторгнуты. С прибытием шхуны даже скованные цепью, измученные тяжким трудом каторжники начинали чувствовать себя людьми, вновь уверяясь, что за их миром – окруженной мрачными лесами тюрьмой – существовал другой мир, где люди, такие же, как они, смеялись, курили, пили, отдыхали и были свободны. Когда приходила «Божья коровка», они узнавали волнующие их новости – не только подробности военных операций, о движении кораблей или же городские сплетни, но они узнавали также и о том, что касалось их непосредственно – что Том мостил дороги, Дик получил «билет»,[6] Гарри совершил побег, а Джека повесили в тюрьме Хобарт-Тауна. Такие сведения были для них драгоценны, а новоприбывшие обо всем подобном были хорошо осведомлены. «Божья коровка» заменяла каторжникам все городские толки, театр, новости на бирже, последние известия. Она была их газетой, почтой, единственной отдушиной в их монотонном существовании, единственным звеном, соединяющим их собственное горе со счастьем других. Для коменданта и всех свободных поселенцев она тоже являлась желанной гостьей, ласточкой из внешнего мира. И не было на острове человека, у которого бы не щемило сердце, когда ее белые паруса исчезали за скалистым холмом.
Сейчас дело чрезвычайной важности радовало и волновало майора Викерса. Губернатор, звавшийся Артур, решил ликвидировать каторжную колонию Макуори. Власти были встревожены произошедшей здесь серией убийств и попыток к бегству, а кроме того, удаленность колонии от Хобарт-Тауна делала ее существование дорогим и неудобным. Поэтому губернатор выбрал новым местом каторжной колонии Тасманийский полуостров – «серьгу», о которой мы уже упоминали, и, назвав его в свою честь Порт-Артуром, послал лейтенанта Фрера к Викерсу с распоряжением перевезти туда каторжан из Макуори-Харбор.
Чтобы понять весь смысл и все значение этого приказа, выполнение которого было возложено на лейтенанта Фрера, мы должны рассмотреть условия жизни в каторжной колонии в тот период ее существования.
Девять лет тому назад полковник Артур, бывший губернатор Гондураса, прибыл сюда в самый критический момент. Его предшественник, полковник Соррел, был человеком неплохим, но бесхарактерным. Кроме того, он вел распутный образ жизни, и его офицеры, следуя примеру своего губернатора, не придерживались строгих нравственных правил. Никто не удивлялся, если офицер открыто брал в сожительницы арестантку. По слухам, такое сожительство не только обеспечивало женщине безбедное существование, но и защищало ее от наказания, неизбежного в случае, если бы она самовольно выбрала себе любовника. Губернатор Артур-твердо решил искоренить подобное распутство, однако в своем требовании строго следовать правилам приличия он, возможно, несколько переусердствовал. Человек честный, смелый и высоконравственный, он в то же время был скуп и холоден, и веселые проделки колонистов не встречали у него сочувствия. Помимо администрации, созданной губернатором Артуром, к колониальному обществу относились также свободные поселенцы и освобожденные «по билету», бывшие арестанты, таких, как ни странно, было довольно много. На второе ноября 1829 года в книгах числилось тридцать восемь помилованных и пятьдесят шесть условно помилованных, а число выпущенных «по билету» на двадцать шестое сентября того же года составляло семьсот сорок пять человек.
О некоторых сторонах быта этих людей невозможно говорить без удивления. По официальным свидетельствам многих почтенных лиц – государственных служащих, военных и вольных колонистов, распутство среди ссыльных поселенцев царило отчаянное. Основным пороком являлось пьянство. Даже детей встречали на улицах пьяными. По воскресеньям, пока шла церковная служба, у дверей кабаков стояли толпы мужчин и женщин, ожидавших окончания службы, чтобы снова предаться разгулу и бражничеству. Что касается положения заключенных, оно было просто неописуемым. Несмотря на суровые наказания за нелегальную продажу спиртного, оно проносилось даже в тюрьмы. Мужчины и женщины напивались вместе, и получить за бутылку бренди двадцать плетей еще считалось недорогой ценой. На женских фабриках-тюрьмах творились самые непристойные дела, а преступления, совершаемые в кандальных командах, а также в каторжных селениях, были настолько отвратительны, что мы опускаем их описание. Все самые гнусные и чудовищные злодеяния, какие только мог придумать извращенный ум, совершались в этой несчастной стране бесстыдно и хладнокровно.
В 1826 году, когда в Хобарт-Тауне были выстроены новые бараки, каторжан поделили на семь категорий. Арестантам первой категории разрешалось ночевать «на воле» и по субботам работать на себя; второй категории разрешалось лишь последнее; арестантов третьей категории отпускали только в субботу после полудня; четвертую и пятую категории составляли «трудные» и «буйные» – они работали в кандалах; к шестой категории относились «безнадежно неисправимые» – они работали в кандалах и содержались отдельно от других каторжан; седьмую категорию составляли подонки из подонков – убийцы, бандиты, грабители, которых нельзя было обуздать ни кандалами, ни кнутом. Они считались погибшими для общества, и их отправляли к Чертовым Воротам или на остров Марии. Чертовы Ворота являлись самым страшным местом каторги. Карательные меры были здесь настолько суровыми, а жизнь такой ужасной, что каторжники не выдерживали и шли на любой риск, чтобы только удрать отсюда. За один год здесь было зарегистрировано восемьдесят пять смертных случаев, только тридцать из них произошли естественным путем; из остальных – двадцать семь человек утонули в море, восемь погибли случайно, трое застрелены солдатами, двенадцать убиты своими собственными товарищами. В 1822 году из ста восьмидесяти двух каторжан сто шестьдесят девять получили в наказание общим числом две тысячи ударов плетьми. За десять лет существования штрафной колонии из нее бежало сто двенадцать человек, из них шестьдесят два были найдены мертвыми. Каторжники кончали жизнь самоубийством., чтобы вырваться из этого ада, а если отдельным счастливцам удавалось скрыться в зарослях колючего кустарника или где-нибудь в болотах, лежавших между тюрьмой и поселением, то они предпочитали лучше умереть, чем снова попасть в руки своих тюремщиков.
