Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского
– Да что ж нового-то в журналах?
– Как что?
– Намедни развертываю, дай, думаю, прочту что-нибудь новенькое. Ай да новость: Колумб открыл Америку!
– Не знаю, верно вам какой-нибудь старый журнал попался.
– Нет, не старый!
– Постой, Лукьян Анисимович! Ну, что ты споришь; знаешь ли ты хоть кого-нибудь из сочинителей?
– Где ж их знать, Памфил Федосеевич: сроду не видывал; да и где ж их видеть? Они в люди не показываются. Слава богу, кот уж двадцать лет в Москве живу, а нигде, просто нигде в маза не видал сочинителя.
– Ну, а я тебе покажу всех до единого! Хочешь?
– Не знаю; а любопытно было бы посмотреть.
– А, знаю, – сказал Григорий Иванович, – у Памфила Федосеевича, верно, ихная книга с портретами.
– Нет, брат, живьем покажу!
– Да где же?
– Отгадай!
– А! говорят, что выдумали какие-то особенные вечера, где их собирают сочинять стихи.
– Литературные?
– Та-та-та, именно!
– Не знаю, – сказал Григорий Иванович, – а я не так слышал; я слышал, что на литературные вечера для того собирают сочинителей, чтоб издавать журналы.
– Уж в этом извините, Григорий Иванович: журналы издают не сочинители, а редакторы.
– Да! ну, об этом не спорю: ономедни, был я по делу у Степана Васильевича, вдруг приезжает к нему какой-то молодой человек, щеголь, платье сидит, точно как на нем самом утюжено. Степан Васильевич и спрашивает: «Ну, как вы провели время на литературном вечере?» – «Очень скучно, по обыкновению», – говорит. «Что ж делали там?» – «По обыкновению, ничего». Степан Васильевич захохотал; а потом стали говорить по-французски.
– Что-нибудь да не так, Григорий Иванович, – сказал Памфил Федосеевич, – а главное, хотите быть на литературном вечере?
– Если куда-нибудь ехать, так не знаю…
– Шагу не сделаешь с места, братец! – сказал торжественно Памфил Федосеевич, – всех без исключения здесь, у меня, увидишь!
– Не знаю, – сказал Лукьян Анисимович.
– Да, всех увидишь; назвались к сыну; ты знаешь ли, что и Миша сочинитель? Да какие люди-то будут!… генералы! Ввечеру, вот здесь.
– Любопытно! вот что любопытно, так любопытно!
– А? каков у меня сынишко? с какими людьми ведет знакомство! Давно ли перестал учиться? Думал, вот надо хлопотать об определении на службу, просить добрых людей, кланяться… ан он сам себе добыл место; да еще какое! по особенным поручениям! и как пошел-то!… Кажется, я говорил вам, что он на днях сделан действительным членом общества любителей садоводства?
– Как же, Памфил Федосеевич, знаю: я уж просил его, чтоб он для моего садика снабдил меня разными семенами.
– Э-гэ! вишь ты какой! Даст, братец, не бойся; я сам ему напомню.
– Уж как одолжите-то!
– На всех литературных вечерах бывает; не из последних: недаром все сочинители назвались к нему на вечер,
– Когда ж это?
– Сегодня.
– Ей-богу? Это… я вам скажу!
– А? Как ты думаешь, Григорий Иванович?
– Да, любопытно взглянуть на сочинителей; я хоть и много читал, почти все сочинения; но читать все не то. Я читал вот и Полевого [34], Булгарина [35] читал, читал вот Кота бурмосеку [36], как бишь его? Сейчас припомню… а вот не знаю, кто переводит Поль-де-Кока [37]… Это штука! Возьмешь книгу – не оставишь.
– Так если, господа, хотите видеть сочинителей – милости прошу, мы их вам покажем. Миша поехал уж покупать библиотеку.
– Библиотеку для чтения [38]?
– Э, нет, брат, нет, Григорий Иванович: ты возьмешь книгу, другой возьмет, третий – шкаф и пуст. А сыну нельзя без книг. А вот что я тебе скажу, уж извини; как соберутся, я тебя вперед и выставлю; ты заводи с ними разговор о книгах: ты в этом деле знаток, так и мне ловчее будет слово приставить.
– Нет, Памфил Федосеевич, как-то конфузно заводить разговор.
– Нет, сделай одолжение!
– Нет, право, конфузно; пожалуйста, не заставляйте!
– Нет, уж как хочешь!
– Не знаю, отставной ли мундир надеть, или просто в партикулярном фраке?
– Генералы, братец; я думаю, пристойнее в мундире; я сам надену мундир; с коронации не надевал, да нечего делать.
– Так прощайте покуда, Памфил Федосеевич: мне надо купить еще темляк, да и шляпенка очень стара…
– Ах ты, господи! – вскричал Памфил Федосеевич, – совсем из головы вышло!
– Что такое?
– Степанида Ильинишна уехала; а я и позабыл сказать ей, чтоб купила английской-то соломки!
– Для чего вам английская солома?
– К чаю, братец!
– Как, к чаю?
– Как, к чаю! ну, просто к чаю, вместо хлеба и сухарей.
Лукьян Анисимович пожал плечами и посмотрел на Григория Ивановича с выражением: не сошел ли Памфил Федосеевич с ума?
Григорий Иванович понял и покачал головою.
– Уж лучше с мякиной, чем с соломой, Памфил Федосеевич, – сказал Лукьян Анисимович, ставя трубку на окно и взявшись за шапку.
– И этого-то ты не понимаешь! Едал пирожное кудри?
– Это знаю.
– Ну, так царские кудри похожи на кудри; а это на солому.
– А! стало быть, это пирожное?
– Не пирожное, а просто из теста или из муки сделана солома, а ее едят с чаем.
– Что не выдумают; а все англичане. Я и чай с маслом чухонским однажды попробовал – очень недурно. Так прощайте, Памфил Федосеевич.
– Прощайте, Григорий Иванович.
– До свидания.
– До свидания, Лукьян Анисимович.
Между тем как Памфил Федосеевич занялся рассматриванием своего мундира, сынок его приехал в книжный магазин и потребовал сочинения всех русских литераторов.
– Вам, верно, составлять библиотеку? – спросил книгопродавец, человек с книжным смыслом, который понимал достоинства литературных произведений и, вероятно, знал, что и книги, как людей, по платью встречают, а по уму провожают; что рост и дородность есть достоинства более всего замечательные; что самая занимательная и ходкая книга есть или шут, или забавник, или враль, или любезник, который говорит очень мило пошлости; или рассказчик-сплетник, который выносит сор из избы и взводит на всё и на всех небывальщину; или выглядывающий колдуном, падшим ангелом, на которого находит стих, смущающий душу; или, наконец, какой-нибудь модник, который весь не свой.
– Вам, верно, составлять библиотеку?
– Именно.
– Так вот Ломоносова сочинения, Державина, Сумарокова.
– Э, нет, мне этих не нужно.
– Так какие же сочинения всех литераторов? Может быть, «Сто литераторов» [39]? Вышел только один том.
– Дайте мне сочинения всех московских литераторов: Загоскина, Погодина, Полевого.
