Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

Один богатый коммерсант, влюбившийся в мадам д'Аше ещё восемнадцать лет назад, видя её вдовой и не потерявшей своих прелестей, предложил руку и сердце. Одновременно к Мими посватался молодой адвокат. Обе женщины опасались последствий моей нежности и поспешили согласиться, тем более что и партии были вполне приемлемы. Меня встретили всем семейством, как почётного гостя, но, видя, что буду лишь мешать дамам и скучать в ожидании благоприятного случая, я распрощался с ними и на следующий день возвратился в Зульцбах, где нашёл одну очаровательную женщину из Страсбурга, мадам Зальцман, и трёх-четырёх игроков, делавших вид, что приехали пользоваться водами. Рядом с ними показывали себя и несколько дам, о которых читатель узнает в следующей главе.

Одна из них, мадам Сакс, была словно создана для поклонения влюблённых мужчин. К сожалению, помехой сему являлся некий ревнивый офицер, ни на минуту не спускавший с неё глаз и всем своим видом угрожавший каждому, кто приближался к ней. Этот офицер много играл в пикет, но требовал непременного присутствия мадам рядом с собой. Сама же она, по всей видимости, с удовольствием исполняла отведённую ей роль.

После обеда я обычно составлял ему партию, и так продолжалось в течение пяти или шести дней, пока, наконец, у меня окончательно не исчезло желание играть, поскольку каждый раз повторялось одно и то же — выиграв дюжину луидоров, он поднимался и оставлял меня с носом. Звали этого офицера д'Энтраг. Несмотря на некоторую худобу, он отличался красотой и не был лишён ума и обходительности.

Мы не играли уже два дня, когда однажды он подошёл ко мне и спросил, не желаю ли я получить реванш.

— Меня это нисколько не заботит, тем более что у нас совершенно разные взгляды на игру. Я играю ради собственного удовольствия, поскольку карты забавляют меня сами по себе, вы же стремитесь только к выигрышу.

— То есть как? Вы оскорбляете меня.

— Я не хотел вас обидеть, но всякий раз, когда мы составляем партию, вы покидаете меня по прошествии часа.

— Это должно радовать вас. Иначе при ваших способностях вы проигрались бы куда больше.

— Вполне возможно, но у меня на этот счёт другое мнение.

— Я могу доказать, что вы ошибаетесь.

— Согласен. Но первый, кто прекратит игру, платит пятьдесят луидоров.

— Принимаю с одним условием: деньги на стол.

— Иначе я не играю.

Я велел подать карты и принёс четыре или пять свёртков по сто луидоров. Мы сели в три часа и начали, ставя пять луидоров за сотню. В девять часов д'Энтраг заметил, что можно было бы поужинать. “Я не голоден, но вы можете встать из-за стола, если хотите, чтобы выигрыш достался мне”. Он рассмеялся, и игра продолжалась. Его красавица решила обидеться на меня, но я не обратил на это внимания. Зрители пошли ужинать и, возвратившись, составили нам компанию до полуночи, когда мы остались наедине. Д'Энтраг, почувствовавший, в какое дело он ввязался, не произносил ни слова. Игра шла молча. В шесть часов начали появляться лечащиеся водой, и все восхищались нашею настойчивостью. На столе кучей были навалены луидоры: я проиграл сотню, тем не менее игра шла в мою пользу. В девять пришла прекрасная Сакс и почти сразу же после неё — мадам д'Юрфэ с г-ном Шаумбургом. Дамы в один голос советовали нам выпить по чашке шоколада. Д'Энтраг согласился первым и, думая, что я уже при последнем издыхании, сказал:

— Договоримся, первый, кто попросит еду, заснёт или будет отсутствовать больше четверти часа, считается проигравшим.

— Ловлю вас на слове и согласен с любым другим утяжелением условий.

Подали шоколад, и после него игра продолжалась. В полдень нас позвали к обеду, но мы в один голос отвечали, что не чувствуем аппетита. Ещё через четыре часа мы дали уговорить себя съесть по чашке бульона. Когда наступило время ужина, все начали склоняться к мнению, что дело принимает серьёзный оборот, и мадам Сакс предложила нам поделить пари. Д'Энтраг, выигравший сто луидоров, не возражал, однако я воспротивился такому решению, и барон Шаумбург поддержал меня. Мой противник мог уступить пари и всё равно остался бы в выигрыше, однако жадность удерживала его более, чем самолюбие. Я же, напротив, не был безразличен к потере, но сравнительно мало заботился о пари. У меня сохранился свежий вид, в то время как он был похож, из-за усилившейся худобы, на выкопанный труп. Так как мадам Сакс настаивала, я ответил, что сам в полном отчаянии от невозможности удовлетворить просьбу очаровательной женщины, которая во всех отношениях заслуживает намного больших жертв. Однако я решился победить и уступлю только в том случае, если свалюсь замертво.

Говоря так, я имел две цели: напугать и рассердить д'Энтрага своей решительностью, возбудив ревность. Это давало мне надежду на ухудшение его игры. Мне хотелось не только выиграть пари, но и доказать, что в игре я сильнее. Прекрасная мадам Сакс посмотрела на меня с презрением и ушла. Однако мадам д'Юрфэ, не сомневавшаяся во мне, отомстила ей, сказав д'Энтрагу: “Боже мой, сударь, как мне вас жаль!”

После ужина общество уже не возвратилось, и нас оставили разрешать спор наедине. Мы играли всю ночь, и я следил за лицом своего противника с не меньшим вниманием, чем за его картами. Он уже не мог сопротивляться усталости и делал одну ошибку за другой, путал карты и сбивался в счёте. Я утомился не меньше и, несмотря на свой здоровый организм, чувствовал, как слабею, но тем не менее надеялся, что он с минуты на минуту упадёт. К рассвету я вернул свои деньги, и когда д'Энтраг вышел, счёл выгодным для себя придраться к тому, будто он отсутствовал более четверти часа. Этот пустой спор имел последствием то, что я очнулся от полусна. В девять часов явилась мадам Сакс. Её любовник проигрывал, и она обратилась ко мне:

— Теперь, сударь, вы должны уступить.

— Мадам, если бы я мог надеяться доставить вам удовольствие, то сразу же взял бы назад пари и отказался от всего остального.

Эти слова, произнесённые с претензией на галантность, вывели д'Энтрага из себя, и он с сердцем сказал, что он не встанет с места, пока один из нас не лишится жизни.

— Вот видите, милая дама, — продолжал я, нежно посмотрев на неё, что в моём состоянии было, вероятно, не очень выразительно, — здесь самый несговорчивый отнюдь не я.

Нам подали бульон, но д'Энтрагу, находившемуся в последнем градусе слабости, сделалось так плохо после первого же глотка, что он покрылся потом, несколько раз дёрнулся и потерял сознание. Его поспешили унести. Я же дал маркёру, который не спал сорок два часа, шесть луидоров и, положив в карман золото, вместо того чтобы отправиться спать, пошёл к аптекарю и принял небольшую дозу рвотного. Затем улёгся в постель и проспал несколько часов, а в три часа пополудни обедал с отменным аппетитом.