Джеймс Кервуд - На равнинах Авраама

Шли дни, недели. Узы дружбы между Джимсом и его дядей крепли день ото дня. Товарищеские отношения с человеком, который в знании границы и ее жизни почти не имел себе равных, который не только открыл ему глаза на происходящее, но и познакомил с историей, с сильными и слабыми в политическом смысле сторонами метрополий, дали Джимсу богатейшую пищу для размышления, и с каждым часом ее становилось все больше и больше. Хепсиба обладал неограниченным запасом сведений о жизни половины континента и, кроме того, придерживался бесхитростной природной философии, которая, проникая в самую суть явлений, способствовала становлению жизненных позиций мальчика, четких ориентиров в его расширяющемся кругозоре. Следовать этим ориентирам он положил себе за неуклонное правило. Близость существа, которое он очень любил, привязывала Хепсибу к Заповедной Долине и куда сильнее искушала его навсегда остаться здесь, чем уговоры сестры. Каждое утро дядя и племянник отправлялись на вырубку корчевать пни, пахать землю, и с каждым днем их взаимная привязанность становилась все прочнее и радостнее. Наконец, она заставила Джимса позабыть о вражде с Полем Ташем и помогла исцелить ноющую рану, хоть ее и бередила мысль о том, что Туанетта презирает его. Джимс не догадывался, что вопрос, заданный им дяде на опушке Большого Леса, и рассказ о случайно услышанном в Тонтер-Манор запали в душу лесного бродяги, и теперь его дружба с бароном приобрела несколько иной оттенок: она не утратила теплоты и уважительности, но лишилась непосредственности и непринужденности, которые привели к двум предыдущим стычкам. Когда Хепсиба, зная об отношении сестры к этому делу, отклонил открытый вызов Тонтера, тот, как истинный рыцарь, обуздал свои склонности, и неустрашимые ветераны, по крайней мере некоторое время, разыгрывали из себя братьев. Однако Туанетта так и не приехала с отцом в долину, да Джимс и не надеялся на это.

Миновала весна, наступило лето; Хепсиба жил в доме Булэнов и пока не проявлял признаков беспокойства, обычно предвещавших его скорое исчезновение. Начало лета всегда было для лесных жителей периодом невыносимых мучений из-за крылатых кровопийц, которыми кишела земля и полнился воздух. Джимс ожидал его как неотвратимо надвигающийся кошмар. С первого июня до середины августа целые полчища мошкары кормились и разлагались на болотах, на заливных лугах, в лесу. Эта чума пожирала зверей заживо, и пионеры в буквальном смысле слова боролись за существование, постоянно окуривая дымом жилища, намазываясь свиным жиром и прибегая к самым невероятным ухищрениям, чтобы хоть ненадолго заснуть ночью. В считанные дни рай, полный цветов, тончайших ароматов, зреющих фруктов, упоительного воздуха, превратился в ад, кишащий насекомыми всех мыслимых видов. Они делали невозможным всякое передвижение, облепляли любую открытую поверхность, нещадно жаля все живое и принося нестерпимые мучения своими укусами. Деревья в лесу темнели и разбухали, болота не высыхали, реки и озера застывали в тени буйной зелени. В гибельной сырости плодились мириады вредоносных тварей. Они тучами поднимались к небу и порой скрывали от глаз лик луны. В течение нескольких недель вокруг дома Булэнов день и ночь тлели гнилые пни и бревна, окутывая его едким дымом. Работа на ферме продолжалась, но за пределами этого небольшого оазиса она стоила неимоверных усилий и физических мучений, за исключением солнечных мест, откуда насекомые разлетались из-за слепящего света и жары.

Тем не менее в то лето Джимс не оставался под прикрытием дымовой завесы, а, как индеец, смазывался жиром и работал плечом к плечу с отцом и дядей. За годы знакомства с дождем и солнцем кожа торговца задубела и сделалась нечувствительной к укусам москитов. Упорные старания Джимса не отставать от дяди увенчались успехом, хотя в душные и слишком знойные дни или во время бури отец все же отсылал его с поля. Хепсибу безмерно радовала стойкость юного напарника, и, когда миновали недели испытаний и конец августа принес долгожданное облегчение, он преподал Джимсу несколько уроков, которые, по его клятвенным уверениям, должны были помочь племяннику в следующий раз победить Поля Таша. Кроме того, он показал Джимсу несколько приемов стрельбы из пистолета, благодаря чему его ученик стал выбивать три четырехдюймовые мишени из пяти с расстояния тридцати шагов. Джимс гордился своим пистолетом не меньше, чем луком, которым владел так, что неизменно вызывал удивление и самые высокие похвалы дяди.

В Тонтер-Манор Джимс больше не ходил, хотя изредка слышал новости из поместья. За июль и август Анри с Хепсибой дважды наведывались туда и дважды барон приезжал к Булэнам на воскресный обед. По словам барона, с тех пор как он расчистил и осушил земли, прилегавшие к большому дому, жить в нем стало вполне сносно, к тому же он привез из Квебека новомодной ткани, из которой над кроватями сделали пологи от москитов. В поместье царило приятное возбуждение — там шли деятельные приготовления к предстоящему в начале сентября отъезду всего семейства в Квебек. Туанетта поступала в школу при монастыре урсулинок. Мадам Тонтер прочила дочери светскую карьеру, подкрепленную благочестивыми наставлениями, по каковой причине Тонтер заявил, что он теряет свою обожаемую маленькую злючку, которая вернется к нему через три года блестящей молодой барышней лишь затем, чтобы выскочить замуж за какого-нибудь счастливчика-франта, не стоящего ее мизинца. Джимс слушал Тонтера, и в нем росло ощущение невосполнимой утраты, но он ничем не выдал своих чувств. Казалось, огонь его мечтаний перегорел и пепел развеял ветер. Не пытаясь скрыть волнения, Тонтер дал понять, что после школы Туанетта долго не задержится на берегах Ришелье — слишком много соблазнов в Квебеке, одном из самых шикарных городов мира. К ее ногам не замедлит пасть множество смазливых молодых джентльменов, а уж мадам Тонтер наверняка захомутает для дочери самого блестящего из них.

— Вам повезло, что у вас мальчик, а не девочка, — обратился Тонтер к Катерине. — Когда Джимс вырастет, он приведет жену к вам.

Пришла осень и одела природу в роскошное, пышное убранство. Джимс любил эти обильные плодами летних трудов дни — дни золотой спелости, первых заморозков, четко очерченного абриса лесов, обжигающего, бодрящего воздуха; дни, когда все живое казалось помолодевшим, а его собственная кровь бурлила от необъяснимого волнения, душа полнилась надеждами и ожиданиями — и не было им ни числа, ни имени.

Но на этот раз со сменой времен года непривычная тяжесть легла Джимсу на сердце. Туанетта и ее родные уехали в Квебек, а однажды вечером, через неделю после их отъезда, Хепсиба серьезно заявил, что не может дольше откладывать свое отправление к далеким границам Пенсильвании и Огайо, куда его призывают обязательства перед партнерами. Услышав эту новость, Катерина беззвучно заплакала. Веселость Анри угасла, словно свеча, задутая ветром. Хепсиба насупился, с трудом сдерживая волнение. Он пообещал не уходить надолго и добавил, что если он не сдержит слова и вскоре не вернется, значит, его нет в живых.