Логово зверя - Михаил Широкий
И только очень внимательный наблюдатель, знавший к тому же то, что пережил Паша накануне, заметил бы, что его теперешнее буйное, разгульное веселье не совсем здоровое и естественное. Он словно пытался забыться в тяжёлом пьяном угаре, найти временное хрупкое успокоение в алкоголе и бессмысленной болтовне со случайно подвернувшимися приятелями, которых он до сегодняшнего дня знать не знал и до которых ему не было в общем-то никакого дела, как, впрочем, и им до него. И, по-видимому, это ему удавалось – по крайней мере, до поры до времени: с виду он был весел и бодр, хотя и несколько перевозбуждён, кричал и хохотал громче остальных, усиленно жестикулировал и вертел головой по сторонам, не забывая от времени до времени прикладываться к пузатой бутылке с какой-то подозрительной жидкостью и делать быстрые жадные глотки.
Юра, поглядев минуту на разошедшегося друга, ещё больше помрачнел и, прервав Владика, продолжавшего без умолку пороть какую-то дичь, холодным, чуть глуховатым голосом произнёс:
– Слушай, Влад, у меня к тебе вопрос.
Владик тут же примолк и внимательно уставился на собеседника.
– Какой?
– Сколько вы тут уже находитесь?
– Больше недели, – ответил Владик и, чуть подумав, уточнил: – Девять дней.
Юра кивнул, немного помедлил, будто раздумывая, как бы поточнее сформулировать следующий вопрос, и по-прежнему прохладно и размеренно, с небольшими запинками проговорил:
– Скажи-ка мне, а за это время… вы не видели тут или в окрестностях ничего… как бы это сказать… в общем, необычного?
– В смысле? – спросил Владик, непонимающе наморщив лоб.
Юра на мгновение замялся и повёл глазами по сторонам, как бы в поисках нужных слов. Потом опять посмотрел на Владика и более твёрдо вымолвил:
– Ты или кто-нибудь из ваших не встречали тут что-то странное, подозрительное?.. Точнее, кого-то!
Простое, глуповатое лицо Владика, как и прежде, выражало недоумение.
– Так а что странное-то? Что подозрительное?
Юра, опять после некоторой паузы, вынужден был уточнить:
– Ну, животное… или, вернее, человека… только очень заросшего… как обезьяна практически…
Прыщавая Владикова физиономия удивлённо вытянулась.
– Чего-о?!
Потерявший терпение Юра, глядя на придурковатого студента в упор, спросил напрямую, делая ударение на каждом слове:
– Огромный, за два метра ростом, мужик, заросший с головы до ног, не попадался вам тут случаем?
Его пристальный взгляд и внушительный тон подействовали, наконец, на Владика, и он, сохраняя на лице недоумённое выражение, снова наморщил лоб и закатил глаза кверху. Подумав несколько секунд, пожал плечами и мотнул головой.
– Нет, не видел ничего такого. Никакого заросшего мужика.
– И никто из ваших тоже ничего и никого не видел? – промолвил Юра, не спуская с Владика упорного, пронзительного взора.
Тот ещё решительнее замотал головой.
– Нее! Если б кто-то что-то видел, я б наверняка узнал.
Юра, поняв, что Владик ничего не знает, тут же потерял к нему интерес и, мгновенно сделавшись равнодушным и безучастным, коротко обронил:
– Ну ладно.
Владика же, напротив, его вопросы, по-видимому, заинтриговали, и он, бегая по Юриному лицу быстрыми поблёскивающими глазками, полюбопытствовал:
– А что это за мужик-то заросший? Зачем он тебе нужен?
Юра, глядя куда-то в сторону, в непроницаемую, залитую тьмой даль, еле слышно вымолвил:
– Да так, знакомый один… случайный…
Владик хотел ещё что-то спросить, но Юра, не произнеся больше ни слова, отошёл от него и скрылся в своей палатке. Владик ещё некоторое время постоял, с разочарованным и даже немного обиженным видом глядя ему вслед, а затем, привлечённый чем-то другим, сорвался с места и стремительным семенящим шагом помчался куда-то.
В палатке Юра замотался в спальный мешок и попытался заснуть. Однако сразу же убедился, что это не так-то просто: извне доносился такой мощный многоголосый гул, что о сне не могло быть и речи. Время близилось к полуночи, но неутомимые студенты и не думали об отдыхе. Напротив, шум и гам, казалось, лишь усиливались, чему, как нетрудно было догадаться, в немалой степени способствовали крепкие напитки, которым археологи, видимо, отдавали решительное предпочтение перед безалкогольными. В результате охваченный буйным вакхическим весельем археологический лагерь в этот поздний час сильно смахивал на разгулявшийся цыганский табор; звон гитар и дикие завывания самодеятельных исполнителей лишь усиливали это сходство.
Однако усталость брала своё, и Юра, несмотря на не прекращавшийся снаружи галдёж, нет-нет да и забывался чуткой неспокойной дремотой. И даже успевал увидеть короткие, смутные обрывки сновидений, в которых причудливо переплетались впечатления минувшего дня и более давние, уже успевшие укорениться в нём страхи, норовившие при первой же возможности вырваться наружу и дать знать о себе. И это отчасти удавалось им: даже здесь, среди многолюдства и шума, он не чувствовал себя в безопасности. Его не покидало ощущение – стойкое, упрямое и, главное, всё усиливавшееся, – что опасность где-то рядом, возможно, совсем близко, в двух шагах. И в любой момент она может надвинуться на него, захватить врасплох, смять и раздавить…
От этих мыслей мороз подирал его по коже, начинало шуметь в голове, спирало дыхание. И лишь усилием воли он стряхивал с себя это наваждение, пытался взять себя в руки и взглянуть на происшедшее трезво и непредвзято, разобраться во всём и попытаться понять. А когда это не совсем удавалось ему, старался просто думать о чём-то другом, менее пугающем и травмирующем. И тогда перед ним возникали милые Маринины черты, тронутые лёгким румянцем и мягкой, немного застенчивой улыбкой. И слышался её тихий нежный голос, шептавший ему что-то томное и завораживающее. И ему становилось легче, он начинал дышать ровнее и спокойнее, в груди разливалось приятное тепло, и сердце замирало, будто в предвкушении чего-то особенного, невыразимого…
Но, увы, это длилось недолго. Прекрасный трогательный образ вдруг пропал, развеянный внезапно нахлынувшей чернотой, смявшей и поглотившей его. И на смену ему явился совсем иной облик – жуткий, отвратительный, леденящий кровь. Не то животное, не то человек, не то что-то другое, невиданное и небывалое, чему нет названия, что невозможно даже вообразить и тем более осмыслить. И вот это самое невообразимое и немыслимое предстало перед ним, выплыв из ниоткуда, из какой-то тёмной дьявольской бездны, и взглянув на него неподвижными, горящими мрачным огнём глазами. И он, холодея, цепенея и почти не дыша, смотрел в эти застылые мерцающие глаза, повергавшие его во всё более глубокий, несказанный ужас, гипнотизировавшие и подавлявшие его, лишавшие воли и
