Ольга Шалацкая - Киевские крокодилы
Подошла Недригайлова.
Татьяна Ивановна предложила и той зайти к ней.
В передней их встретила Наташа и помогла раздеться.
— Чай, кофе и завтрак, — распорядилась хозяйка и, извинившись перед гостями, прошла на минуту в спальню переодеться.
Милица решительно не знала, о чем ей начать говорить с Недригайловой. Та глядела на нее с улыбкой.
— Как время проводите? Бываете в собрании, на вечерах? — спросила чиновница.
— Нет, — ответила Милица.
— Предпочитаете концерты, театры?
— Напротив, у меня много домашних занятий, воспитание детей…
— У меня тоже есть дети, но это скучная материя вечно возиться с ними; надо же получить долю своего личного счастия. Цель человеческой жизни — уменьшить страдания и увеличить сумму наслаждений, — выложила Недригайлова особенно понравившуюся ей фразу.
— Как она заблуждается! — подумала Милица. Дядюшка Евгений образумливает и просвещает словом истины всех нуждающихся в ней; ей же неудобно поучать эту барыньку. Да и что же я за совершенство! Ей вспомнилось азбучное правило: не выказывай себя ни умнее, ни лучше тех людей, в обществе которых находишься. Есть такие идеи, о которых не должно говорить со всяким из уважения к самим идеям, чтобы не унижать их, хотя истину ничто не может унизить. Но сказано: не бросайте святыни псам. Лишь только избранные сосуды могут вмещать истину.
Вошла Балабанова вместе с Лидией, которую представила дамам.
Увидев Милицу, молодая девушка окаменела на мгновение.
— Вот она где! Ко мне не захотела идти, когда я приглашала ее, — подумала Милица, но ни слова не сказала и виду не подала, что знает Лидию.
Внесли чай, кофе и блюдо с горячими вафлями.
— Милица Николаевна, Софья Ивановна, пожалуйте к столу, — радушно приглашала хозяйка с милым, непринужденным выражением лица.
После завтрака Балабанова и Недригайлова под каким-то предлогом вышли в другую комнату. Лидия и Милица остались вдвоем. Молодая девушка выглядела все еще грустной, подавленной, но уже не в той острой степени, как прежде.
— Я узнала вас, Милица Николаевна, — сказала Лидия.
— Вы узнаете меня? — повторила Милица, — как же вам здесь живется?
— Ничего, г-жа Балабанова прекрасная женщина и в отношении меня высказывает чисто родственное участие. Маму часто вижу во сне. Она все такая сердитая, нахмуренная, будто бы за что-то недовольна на меня. Вы извините, Милица Николаевна, я будто сквозь сон помню ваше посещение и меня неотступно мучила мысль — не сказала ли я вам чего-нибудь неприятного, — выговорила Лидия.
Милица слегка улыбнулась.
— Вы ничего неприятного не сказали мне, а только с непонятным ребяческим упорством твердили: я не пойду к вам, не хочу. Я тогда видела вас в церкви. Вы много плакали и у меня явилось искреннее желание утешить вас.
— Благодарю, — с чувством прошептала Лидия: — если позволите, я зайду к вам.
Милица назвала свой адрес.
— Татьяна Ивановна, как дела? — спрашивала Недригайлова в другой комнате у Балабановой.
— Все обстоит благополучно: сумела заинтересовать вами. Сегодня вечером будет у меня. Можно вам прийти?
— Скажу мужу, будто моя давно ожидаемая тетя приехала и зовет меня к себе. Не беспокойтесь — поверит, потому что достаточно уже подготовлен мною.
— А вдруг вздумает проследить вас?
— О, нет! Это такая неподвижность, тряпка… Придет из присутствия и сейчас же заляжет спать. Сегодня у них еще какое-то заседание. Кто эта странная особа? — спросила Недригайлова, интересуясь Милицей Затынайкой.
— Племянница миссионера Оболенского, вдова без всяких средств.
— И вы ей покровительствуете? — лукаво вставила Недригайлова.
— Пожалуйста — ни слова об этом, дорогая София Ивановна, — ответила хозяйка и вышла в столовую.
— Знаете, Милица Николаевна, я в восторге от вашей Лели. Отпустите ее ко мне на несколько дней, — сказала Балабанова.
— Леля у меня уже учится и ее неудобно отпускать, — нерешительно ответила Милица,
— Ребенку не мешает отдохнуть.
— Я бы еще рада была, если бы кто взял моих детей на время, — подтвердила Недригайлова.
— У вас девочки? — осведомилась Балабанова.
— Два мальчика.
— Мальчиков я не люблю, т. е. не то, что не люблю, а мне как-то тяжело их видеть; они напоминают мне моего сына, — произнесла Балабанова, и тень грусти легла на ее лицо.
— Решительно она милая и симпатичная женщина, несмотря на то, что во многом мы с ней не сходимся, — подумала Милица.
Недригайлова начала прощаться.
— Не забудьте сегодняшнего вечера, — сказала Балабанова.
Милица тоже встала и сказала, что ей пора.
— Не смею удерживать, — отвечала любезно хозяйка; — и прошу также вас пожаловать ко мне. У меня кой-кто соберется. Прихватите Леличку с собой, — говорила Балабанова.
— Не знаю, Татьяна Ивановна, можно ли будет. Возвратившись домой, засяду за чтение дядиных посланий и не ручаюсь за свое настроение, — отвечала Милица, пожимая ей руку.
Милице и Недригайловой путь лежал в одну сторону. Прежде всего нужно было миновать Большую Васильковскую и Крещатик. Чиновница бросала на многих вызывающие взгляды, останавливалась перед витринами, восхищалась новинками моды и привлекала внимание Милицы.
— Чудная шляпка! — восклицала она. — Ах, как мило одета артистка X.!
Милица подняла глаза. Они проходили мимо окна магазина, где стояла полуобнаженная женская фигура в корсете, отраженная со всех сторон в зеркальных стеклах в виде приманки, бьющей на инстинкт толпы. Она покраснела за бездушную куклу, в лице которой оскорбляли, по ее мнению, женское достоинство.
Навстречу шли две живые куклы, раскрашенные, в ярких костюмах, с развязными манерами, выдававшими их. Здесь уже действовала сознательная человеческая воля.
Невольный вздох вырвался из груди Милицы: бежать бы скорей от этого Вавилона и всех прелестей его. Ей вспомнился тихий, укромный уголок земли в одной из средних губерний; там среди столетних дубов и лип стоял двухэтажный серый дом с домовой церковью вверху. Святыню вынесли оттуда, так как пастырь отправился в далекие странствования, но Милица чувствовала, что в ней живут мольбы его и слезы, столько лет от сердца лившиеся.
Теперь в том храме пусто и тихо. Неподвижно и строго глядят лики святых угодников, полные неземных дум.
Она желала бы опять очутиться в том уголке, отдохнуть душой после всех жизненных невзгод, суеты. Картины детства, подобно световым эффектам, проносились и мелькали в ее воображении, вызывая невольное сожаление.
