Мария Обатнина - Игра. Реванш
Смолин нахмурился, с расчетливой брезгливостью рассматривая Головорезова. Он не держал за людей мужчин, занимающихся «износом», считая их отбросами общества, хламом, грязным мусором под ногами. Алексей перевел взгляд на сутулого дрыща, на котором как на вешалке болталась вылинявшая застиранная роба.
«Богомолов Эдуард Петрович, тридцать один год, статья аналогичная, изнасилование, повлекшее за собой смерть жертвы. Кто еще?» — Алексей, скривив рот, взял на прицел последнего худенького юношу, на вид которому было не больше двадцати пяти.
«Иващенко Петр Семенович, восемьдесят восьмой год рождения, статья сто первая часть вторая, убийство с особой жестокостью и каннибализм, а так же статья двести сорок четвертая — надругательство над телами умерших и местом из захоронения.»
Алексей не смог сдержать усмешки. Дело обстояло куда лучше, чем могло показаться на первый взгляд. Если бы его запихали в камеру к авторитетным ворам в законе, террористам, на счету которых не один десяток громких ограблений и экономических преступлений, то ему пришлось бы изрядно потрудиться, чтобы доказать свое лидерство и противостоять таким сильным личностям, подчинивших себе не одни десятки людей, тем более сейчас, когда перебиты ребра, сломана рука, поврежден глаз и отбиты внутренние органы. Здесь же сплошной благоприятный материал для лепки послушной своей воли свиты. Ведь по сути насильник, зашоренный своими комплексами, как собака, всегда ляжет кверху пузом перед тем, кто сильнее его, пассуя перед доминантным альфа-самцом, а уж про достойное сопротивление каннибала, вообше, и речи быть не могло.
«Белов, сука, надеялся, что меня ночью сожрет этот дохлый отморозок? — насмешливая усмешка скривила разбитые губы Алексея, — я заставлю тебя харкать кровью, за каждый твой тщательно рассчитанный ход против меня, шахматист!»
Смолин вздохнул. Предстояло сделать привычное дело — громко, с апломбом заявить о себе, да так, чтобы урки ушастые подойти к параше без его разрешения боялись, лишь бы не нарушить личностный покой новоявленного лидера. Он понимал, что за ними постоянный контроль со стороны надзирателей, но так же взял в расчет тот факт, что им самим будет выгодно превращение камеры в образцово-показательную.
«Ну, это даже не интересно!» — подумал Смолин и прицельным взглядом обвел камеру, изучая расположение шконок.
— Ну, проходи, садись, в ногах правды нет! — первым нарушил молчание сидящий на прикрученном к полу стуле Головорезов, — Кто ты, имя, фамилия?
Сокамерники, со своих мест наблюдавшие за Смолиным, молчали. Алексей вспомнил обычную реакцию Круглого: «Леха, как у тебя это получается?», когда он без особого труда подчинял своей железной воле одной лишь силой взгляда. Наделенный от рождения талантом полководца, взращенный собственным дедом по системе «наследного принца», Смолин без труда манипулировал людьми, умудряясь с первой же секунды заставлять их повиноваться себе.
— Говорить будешь, когда я разрешу, — металлическим тоном отрезал он, вплотную подходя к нему, — ВСТАТЬ! — властно рявкнул Алексей, вобрав в свой окрик всю силу команды. Тот, привыкший за время отсидки к начальственным рыкам конвойных, опешив, медленно сполз со стула, явно не ожидая подобного прессинга со стороны нового сокамерника. Алексей занял его место и, положив подбородок на здоровую руку, несколько секунд прожигал его продирающим до печенок взглядом, а затем, выдержав паузу, отпустил его, переключаясь за того самого каннибала, должного по расчету Белова отхватить лакомый кусочек от ляжки Смолина.
— Доложить распорядок дня!
Тот, вздрогнув, словно его ударили в поддых, бешено сверкнул глазами, но, не выдержав строгого и сурового взгляда Алексея, вдруг сник и послушно оттарабанил как на военном параде:
— В шесть подъем, на заправку постелей и туалет полчаса. В шесть тридцать завтрак. С семи пятнадцати до восьми включают электро розетки, можно бриться, вскипятить воду. С шести пятнадцати до восьми работает радио. В восемь утренняя поверка! С девяти до десяти обход врача. В десять прогулка. С часу обед пятьдесят минут. С двух до пяти снова включают радио, обычно это радио «Маяк». С шести ужин — сорок минут. В восемь проверка. В половине девятого снова включают радио. В двадцать два ноль-ноль отбой.
Смолин одобрительно улыбнулся одним лишь глазом, снова поправляя повязку на лице.
— Время? — очередная команда выстрелила в воздух словно пуля, выпущенная из заряженного пистолета
— Девять утра, время обхода, — отрапортовал Иващенко.
Смолин строго прищурился, обводя начальственным взглядом каждого из офонаревших от такой командирской наглости зэков.
— Слушать сюда. Фамилия моя Смолин, но для Вас я Алексей Владимирович. Статьи мои Вам лучше не знать, меньше знаешь — крепче спишь! А теперь, я хочу отдохнуть, и не дай Бог, я услышу от Вас хоть один звук!
Гробовое молчание было ему ответом: обалдевшие заключенные даже рта не посмели раскрыть, переваривая команду нового сокамерника. Вопрос о том, вынужденная это была пауза, грозящая перерасти в затишье перед бурей или нет, Смолина не волновал: он умел гасить на корню любое сопротивление его власти. Теперь до прихода врача можно было подумать над планом побега.
* * *
Ещё с самого детства Круглов обожал ездить в поездах: привокзальная суматоха, толчея на перроне, специфический запах, витавший в составе, всё вызывало в нём сладкую дрожь, пробуждая давно забытые воспоминания, когда маленький Виталик, в сопровождении матери и отчима, выезжал на Украину к родственникам на всё лето в деревню. А зимой его матери приходилось, заручившись разрешением вечно занятого работой отца Смолина, отправлять на зимние каникулы сына вместе с его другом, худеньким черноволосым мальчиком, без общения с которым её Виталька не мог прожить и дня.
Глядя в окно, Круглов невольно улыбнулся своим мыслям, испытывая щемящее ностальгическое чувство, какое бывает у всех романтиков. Ему вспомнилась их первая совместная поездка с Алексеем на Украину: из глубин сознания выплыла бередящая душу картина, в ушах зазвучал мерный перестук колёс, напевающий ритмичное тутук-тутук, тутук-тутук… Ноздри Круглого уловили запах свежей выпечки, зажаренной в духовке курицы, солёных огурцов, коттлет, и ещё чего-то неуловимо родного, связанного с тем безоблачным периодом детства который он тщательно скрывал от самого себя за железным засовом памяти. На верхних полках они, Лёшка и Виталька, закадычные друзья, Круглов и Смолин, отличник и середнячок, ведущий и ведомый. Под подушками спрятаны игрушечные пистолеты, за поясом заткнуты рогатки, в глазах азарт предстоящих приключений. Две пары блестящих глаз таинственно переглядываются между собой, тёмные как смоль непроницаемые Алексея с хитрым властным прищуром, и радостные, безмятежные светло-серые Виталия. На губах маленького Смолина блуждает снисходительно суровая улыбка общепризнанного школьного короля, а на добродушном, с мягким подбородком и высоким лбом лице Виталия отражается безграничное доверие и радостное предвкушение череды безумств, которые обещают им школьные летние каникулы.
