Карен Симонян - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1981 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)
Подошла мама, наклонилась надо мной, тихонько мою руку гладит. Глаза сухие, а подбородок чуть дрожит, выдает ее. У нее одно на уме: как собой меня заслонить, как в Пространстве вместо брата оказаться? Но каждому свое выпадает. На всю жизнь.
Я еще крепче вжалась в диванную подушку. Жалко мне маму. И тетю Киму жалко. И папу. И Читтамахью, которому теперь до смерти виной своей казниться. И хотя я никого не вижу и никого не виню, но всем телом чувствую, кто чем дышит и кто о чем думает. Прожигают меня насквозь прозрачные дядины мысли, дают мне силу и необыкновенное прозрение…
— Олененок! — окликнул дядя Исмаил. Я слезы вытерла, обернулась к экрану. — Ты, Олененок, брось это дело. Не повышай влажности в атмосфере.
Хлюпнула я носом в последний раз, попыталась улыбнуться:
— Больше не буду, дядя Май. Распылено и забыто!
— Тебе спать не хочется? Вытерпишь до утра?
— Ах, ну что ты такую ерунду спрашиваешь? Ты сейчас на пустяки слов не трать. Ты важное говори.
— Важное? — Он покачал головой. — А что, брат Антуан-Хозе, девочка дельное предлагает. Перед смертью люди о главном думать обязаны. Беда только — до главного не достать.
Уголком рта он сильно потянул в себя воздух и поежился:
— О небо! Пальцы отмерзают. Слушай, к черту экономию, а? Хочу последние часы забыть о теле. Как известно, лучший способ для этого — не давать ему о себе напоминать!
Он исчез с экрана, видимо, наклонился — показались тяжелые ботинки, выбивающие дробь на скале. Потом рука в тонкой перчатке выламывала с пультика скафандра ограничитель: мелькали кнопки, колпачки-фиксаторы, забеспокоившиеся стрелки на шкале ресурсов. Наконец дядя Исмаил вернулся в кадр, блаженно улыбаясь и крякая:
— Уф, приятно! Тепло по ногам ударило. Как в парилке. Банька не банька напоследок, а все отогреюсь. Нет, Антуан, тысячу раз правы древние: держи голову в холоде, живот в голоде, а ноги в тепле!
Читтамахья присел возле меня на диван, обнял за плечи. Туня тотчас привалилась с другой стороны. В эфире стояла удивительная тишина. Я потом поняла, что все это время не была снята тревога номер один. Ни один корабль, кроме поисковых и дальних, не бороздил космос. Ни одна посторонняя передача не засоряла эфир — все каналы прислушивались к голосу дяди Исмаила.
Дядя Исмаил говорил громко, быстро, словно должен был успеть сказать мне как можно больше.
— Ну, Алена, пришла пора нам по душам поговорить. Ты ведь в такое время живешь, когда люди привыкли, что все вокруг разумно устроено, все удобно. Одно запомни накрепко: пусть твой личный мир, твое личное удобство не заслонит от тебя остального. Пусть тебе будет неуютно всякий раз, когда кто-нибудь в тебе нуждается, и до тех пор — пока ты не поможешь… Это, по-моему, и есть в жизни самое главное.
Он потянул губами из трубки — обжегся, кашлянул и сладко зажмурился:
— Горячий… Черный… Мариночка, даже у тебя такого не пивал… Может, тоже потому…
Он не договорил. Я оглянулась: мама привалилась к косяку и в упор, не видя, смотрела на экран.
— Ты пустил полные обороты? — спросил Читтамахья.
— На оптимум, Антуан. На оптимум. — Дядя Исмаил хитро прищурился. — Это значит, всё по первому сорту. Ну посуди сам: зачем мне резерв? Время играет против меня… — Он оставил шутовской тон, на миг посерьезнел: — Между прочим, вашей вычислительной технике я тоже работку подкинул: датчики-регистраторы ведут передачу сведений о скрученном Пространстве. Так сказать, изнутри, глазами очевидца. Кое в чем, я полагаю, это должно вам помочь…
Вам! Он уже отделил себя от остальных людей.
— Но ведь синхронная передача отнимает дополнительную энергию! — воскликнул Читтамахья.
— Антуан! — укоризненно протянул дядя Исмаил. — Пять часов или пятнадцать — уже не имеет значения…
— Да-да, понимаю, — Главный конструктор смешался.
В комнату откуда-то набивался народ. Становилось тесно. Вдруг люди расступились, ко мне быстрым шагом подошли Антон Николаевич и два незнакомца. Председатель Всемирного Совета отрешенно потрепал меня по плечу и сразу же повернулся к экрану:
— Как чувствуешь себя, Улаев?
— Прекрасно. Вы погодите чуток, мне еще несколько слов для племянницы осталось…
Сегодня, видимо, у него было право — выбирать, что важнее. Особое право человека, смотрящего сквозь всех нас в глаза смерти. Он не нуждался в утешении. Наоборот, пытался утешить нас. Меня. И вместе со мной — всех, сидящих у экранов. Антон Николаевич понял это, стал в сторону рядом с подставленным ему стулом и тихо ждал своей очереди.
Дядя Исмаил выпрямился, сделал строгое лицо и из центра экрана обвел взглядом комнату:
— Я, кажется, начал бахвалиться? Ты прости. Это от растерянности. Впервые приходится говорить перед вечностью…
Он обращался только ко мне. У каждого наступает порой момент, когда все человечество сосредоточивается в одном человеке.
— Страшно, дядя Май?
— Да нет. Теперь нет. Когда было холодно, было страшно. А теперь все в порядке…
По глазам его и еще обостренностью оун-контакта я чувствовала его искренность. А у меня все больше замирало сердце.
— Не смей расстраиваться! — загремел дядя Исмаил. — Ты уже взрослая, держи глаза сухими. И не расстраивайся! — Он понял, что повторяется, и сразу переменил тон: — Странно, знаешь, но я успел в жизни все, что собирался. Семь лет отлетал на «Муравье» — нет, скажу тебе, лучшей доли, чем доля разведчика! Мне удалось даже спасти корабль — согласись, далеко не каждому выпадает такое счастье! Сына вот не успел завести… — Он задержал взгляд на тете Киме и тотчас снова повернулся ко мне: — Ну да ладно, поздно жалеть. Вырастешь — сделаешь это за меня.
Туня по привычке высунулась было у меня из подмышки, но промолчала.
— Не сердись, бабуля! — Дядя Исмаил озорно подмигнул ей. — Сегодня мне все разрешается. Сегодня я именинник. Хотя никто не заставлял меня дарить себе астероид…
Он топнул ногой о скалу. Глотнул кофе. Посмотрел на шкалу ресурсов. Нахмурился:
— Прошу тебя, Олененок, об одном: не плачь. Пойми — и не плачь. Считай меня в дальнем межзвездном рейсе. До «Гало» ведь так оно и было, не правда ли? Пилоты три века летят к иным мирам, чтобы вернуться на Землю через тысячи лет. Уходят не только от своего Солнца, но и из своего времени. Давай условимся, что я был последним из них — я временно убыл из твоей биографии.
Он еще раз беспокойно посмотрел на шкалу:
— А теперь, я бы хотел, чтобы ты отключилась.
— Нет!
— Но я уже все сказал. Попрощаемся — и, пожалуйста, уходи.
— Не надо! — крикнула я.
