Владимир Прибытков - Потерянный экипаж
Телкина не нашли, а на пастуха напоролись.
Теперь неизвестно, что будет…
Бунцев пошевелился, готовясь встать, и пес с визгом отлетел в сторону, зашелся в истошном вопле.
Пастух опять остановился.
Бунцев поднялся в рост, вскинул руку и дружелюбно помахал.
Он глядел на пастуха, но видел не только испуганное, недоумевающее лицо старика, но и прыгающую слева, совсем рядом собачонку с белоснежным оскалом зубов в черных губах, и мелко топочущих овец, шарахнувшихся было в поле и отпрянувших от палки подпаска-мальчонки, и самого мальчонку — паренька лет десяти, с поднятой палкой на фоне серого поля, и появившуюся справа от мальчонки, заходящую ему в спину Кротову.
«Быстро успела!» — подумал Бунцев.
Он махал рукой, улыбался, выказывая пастуху свое миролюбие.
— Гутен таг! — крикнул Бунцев как можно приветливей. — Гутен таг!
Пастух неуверенно поднес к пилотке коричневую руку, его мутноватые, старческие глаза смотрели недоверчиво.
— Йо напот[2], — ответил он, опуская руку и перехватывая палку.
Бунцев вышел из куста. Собака, заметив, что хозяин заговорил с незнакомцем, перестала лаять, однако еще ворчала, еще щетинилась, держалась поодаль и издали обнюхивала чужого человека.
Старик уставился на бунцевские унты.
— Шпрехен зи дейч? — спросил Бунцев, используя жалкие запасы своего немецкого словаря, чтобы только не молчать. — Шпрехен зи дейч, геноссе?
Кротова уже приближалась к мальчишке, занятому разглядыванием капитана и ничего не подозревавшему.
Старик отрицательно покачал головой, вскинул глаза на лицо Бунцева и снова воззрился на унты.
«Ах, черт! — подумал капитан. — Заметил… Вот обутка проклятая!..»
— Камарад! — сказал он. — Салуд, камарад!
Теперь он стоял в двух шагах от старика, и собачонка крутилась возле самых бунцевских ног. Пастух палкой отпихнул собаку, недовольно прикрикнул на нее, избегая глядеть на пилота.
Бунцев улыбался и улыбался, а сам следил за каждым движением старика и за Кротовой. Та уже подошла к мальчишке, положила ему руку на плечо, и паренек отшатнулся, но Кротова держала крепко. Она нагнулась, видимо уговаривая мальчишку не пугаться.
Старик заметил взгляд пилота, устремленный куда-то вдаль, обернулся, увидел радистку, сунулся было к подпаску, но оглянулся на Бунцева и выпустил палку…
— Тихо! — сказал Бунцев, поднимая пистолет. — А ну, тихо! Садись!
Пастух растерянно и враждебно мигал тусклыми глазами.
— Садись! — приказал Бунцев и показал рукой на землю. — Садись.
Пастух, наконец, понял. Еще раз оглянувшись на подпаска и на овец, он нехотя опустился на землю.
— Ничего, ничего, — успокаивающе сказал Бунцев. — Только сиди спокойно. Ничего плохого мы тебе не сделаем. Понимаешь?
Кротова вела паренька к опушке.
Пастух, сердито шамкая, произнес длинную непонятную фразу.
— Порядок, порядок! — сказал Бунцев. — Ты, отец, только не шуми, и будет полный порядок!
— Апукам! — крикнул мальчишка. — Миткел некик?[3]
Он уперся и не хотел подходить близко.
— Пусть сядет! — властно сказал Бунцев старику, хлопая ладонью по земле и кивая на мальчонку. — Пусть сядет!
Старик, не оборачиваясь, негромко позвал мальчика. Тот подошел.
— Эй, орел! — подмигнул Бунцев испуганному мальчишке. — Ты же мужчина! Чего же ты?
Мальчик, покосившись на угрюмого старика, сжал губы и недобро сверкнул на чужого острыми черными глазенками.
— Миткел нектек? — заносчиво выкрикнул он. — Эленьген, вадь ше-гитшейгюль эгест а вилагот течхивем![4]
— Ты чего-нибудь понимаешь? — беспомощно спросил капитан у радистки.
Кротова, не выпуская плеча мальчика, потрясла головой:
— Они не говорят по-немецки. Только по-венгерски.
Она нагнулась:
— Сядь, милый. Сядь. Мы друзья. Ну?
Мальчишка смотрел на пастуха.
— Юль, Лайош. Некик федверь ван. Юль чак, — сказал старик, не поднимая головы. — Нем самит, юль…[5]
Мальчишка дернулся, высвобождая плечо, подошел к старику и опустился рядом с ним, непримиримо разглядывая Бунцева и Кротову.
— Надо им как-то втолковать, чтобы не боялись, — сказал Бунцев. — Давай говори чего-нибудь. Хоть по-немецки. Немецкий-то они слышали от фрицев небось.
— Не понимают! — возразила Кротова, присаживаясь возле капитана. — Не знаю, как быть…
Она сняла шлем, тряхнула короткими белесыми волосами, посмотрела на мальчишку, который косился зверенышем, и заговорила со стариком:
— Мы не немцы. Мы словаки. Понимаешь?
Старик оттянул пилотку, наставил ухо, вздохнул.
— Тудатлан эмбер вадик. Мить акарьяток тэйлем эш фиуктол?[6] — сказал он.
— Скажи, что мы с добром к нему, — подсказал Бунцев. — Втолкуй как-нибудь!
Кротова прищелкнула языком, хлопнула по колену шлемом.
— Мы не воюем, — сказала она. — Понимаешь? Война — нет. Пуф-пуф — нет, плохо. Мы — домой.
Она показывала жестами и мимикой, что они с Бунцевым не хотят стрелять, что стрелять — это плохо, что им надо идти далеко-далеко, к себе.
Пастуха успокоили мирные интонации странной женщины. Он внимательно следил за руками радистки, за ее лицом, но когда Кротова умолкла, напряженно ожидая ответа, пастух покачал головой.
— Нет акарс тюзел, де ез айти хордод?[7] — И показал черным, потрескавшимся пальцем на кобуру Кротовой и на пистолет, который держал капитан.
Бунцев убрал пистолет, показал старику пустые руки.
Пастух внимательно смотрел на ладони капитана — широкие, мозолистые, и, когда Бунцев опустил было их, требовательно протянул свою черную ладонь.
— Адь некюнк, керюнк нейз![8]
Бунцев с готовностью положил руку на ладонь старика. Тот оценил эту готовность, кивнул, перевел взгляд с бунцев-ских мозолей на широкое, небритое лицо капитана и, похоже, стал что-то понимать.
— Параст вадь?[9] — спросил старик. — Э?
Он взял воображаемые вожжи, причмокнул губами, взмахнул воображаемым кнутом, потом указал на землю. — Параст вадь, э? Крестьянин, э?
Капитан понял, о чем спрашивает старик.
— Точно, отец! — обрадованно закивал и он. — Точно! — И изобразил, что налегает на плуг.
Он считал себя вправе немного прилгнуть. Разве бесчисленные предки капитана не были простыми крестьянами и разве не имел он прав на это великое родство?
Старик, похоже, повеселел.
— Де э?[10] — показал он на радистку.
— Невеста, — сказал Бунцев. — Медсестра и моя невеста. Со мной идет. Придем домой — и поженимся.
