Альманах «Подвиг» - Ночные окна. Похищение из сарая
Я слушал его бред и думал, что он не производит впечатления одержимого. Некоторые люди склонны скрывать за своими бредовыми фантазиями трезвый расчет. Не он ли тот самый Бафомет, которого разыскивает Волков-Сухоруков?
— О! — воскликнул Бижуцкий. — Моя зажигалка! Нашлась, родимая. Видимо, вчера здесь забыл. Совсем рассеянным стал.
— Однако мы несколько отклонились от темы, — вмешался я, наблюдая, как к нашей беседке направляется физик-ядерщик. — Вот идет человек, который готов исполнить роль Понтия Пилата.
— А кто же будет… распятым? — быстро спросил Бижуц-кий.
— Никто.
— Я, — сказал Леонид Маркович. — Я буду.
— Что ж Господь среди нас и в каждом, так что вполне возможно, — согласно кивнул Каллистрат.
Тарасевичу не надо было долго объяснять, он быстро включился в «игру», держа свою сандаловую трость, как жезл.
— Последний Прокуратор Иудеи? Хорошо, — сказал он. — Меня всегда привлекала эта личность, которая стояла над Истиной.
— Вернее, вне ее, — заметил Каллистрат. — Чистюля он, ваш Прокуратор…
Далее я, занятый своими мыслями, не очень вслушивался в разговор.
— …Называйте их как угодно, — сказал Каллистрат. — Хоть пасынками Бафомета.
При этом имени я вздрогнул. Вот уже второй раз за сегодняшний день называют его. Случайно ли? Куда клонит Каллистрат? Психоигра все более размывалась, теряла свои очертания, словно ею руководил кто-то невидимый, стоящий на нами. Но внутреннее беспокойство ощутил не только я. Я заметил, что при последней фразе Каллистрата изменился в лице и пианист. Леонид Маркович побледнел еще больше, будто проглотил ложку уксуса. Он поспешно поднялся со скамейки и проговорил:
— Мне надо… извините… я сейчас… — И торопливо зашагал по тропинке.
Судя по всему, он был чем-то очень сильно напуган. Тарасевич махнул в его сторону сандаловой тростью.
— Се — человек! — громко произнес он. — И ноша его тяжела.
— Ушел от распятия, — добавил Стоячий. — Вот так всегда. Только мы гвозди приготовили.
— Так что же это за иные существа? — спросил Бижуцкий, не отрывая глаз от Каллистрата, словно выедая его лицо.
— Полярные зеленые, — коротко ответил тот и умолк, плотно сжав губы. Всем своим видом он давал понять, что теперь из него и слова не вытянешь. Даже под самой страшной пыткой. «Надо поговорить с ним на эту тему отдельно, наедине», — подумал я.
— Александр Анатольевич! Александр Анатольевич! — услышали мы громкие крики. Меня разыскивали.
— Прошу прощения, — произнес я и вышел из беседки, навстречу спешащим ко мне Жану и Жанне.
Пока ассистенты вели меня к гроту, я сделал им строгое внушение, что кричать в клинике нельзя, особенно обслуживающему персоналу. Потом я почему-то вдруг подумал, что они нашли в гроте труп мадам Ползунковой: та сама нынче утром говорила мне, что ее обнаружат там зарезанной… Странно, но я воспринял эту мысль абсолютно спокойно. Больше всего меня взволновал неожиданный уход из беседки Леонида Марковича и слова Каллистрата о Полярных зеленых. Кое-что об этом я уже слышал, знал. И вообще, ход событий со вчерашнего вечера в Загородном Доме начал развиваться стремительно, будто река времени вышла из берегов.
Слава богу, до трупа вдовы-миллионерши дело не дошло. Хотя то, что обнаружили мои ассистенты, имело к мадам Ползунковой непосредственное отношение. На подходе к гроту, там, где росли мексиканские кактусы, на одну их острую иглу, словно на шампур, была насажена ее персидская кошечка — Принцесса. Конечно, она уже была мертва. И непохоже, чтобы наткнулась на кактус сама, гоняясь за мышкой. Впрочем…
— Это я ее нашел, — сказал Жан.
— Господи, что же теперь будет с Аллой Борисовной! — добавила Жанна.
— Ничего ей не говорите, — произнес я, снимая несчастное существо с кактуса. С иглы упала на землю капля крови. — Она не должна знать о смерти Принцессы. Это может ввергнуть ее в непроходящий шок.
— А как же объяснить исчезновение кошки? — спросит Жан.
— Это я беру на себя. Прежде всего нужно избавиться от трупа.
— Нет тела — нет дела, — согласилась Жанна. Очевидно, она уже сталкивалась с судебно-процессуальной системой. — Где будем хоронить?
— В гроте, — сказал я. — Там есть узкий лаз, ведущий в катакомбы. Никто не найдет.
Я вытащил из кармана шелковый платок и завернул в него кошечку. Затем мы направились к пещере. Не доходя до грота, мы услышали какие-то странные звуки.
— Это еще что такое? — испуганно спросил Жан, прячась за мою спину.
— Похоже, кому-то отвинчивают ржавый протез с ноги, — лязгнула зубами и Жанночка.
— Сейчас поглядим, — сказал я, подходя к гроту.
Внутри, в полумраке, я увидел сгорбленную фигуру на скамеечке. Вначале я принял ее за мадам Ползункову. Но это оказался… Леонид Маркович. Он сидел, обхватив голову руками и, судя по всему, рыдал, как-то скрипуче. «Однако грот становится популярным местом обитания», — подумал я. И тихо кашлянул. Пианист тотчас же умолк, посмотрев в мою сторону.
— Нервы, нервы, — произнес он виновато. — Не стоило мне есть за обедом жареные баклажаны. Всегда после них какая-то какофония в ушах. Будто дикий марш пред вратами ада.
— А мне показалось, что вас озадачило слово «Бафомет», — жестко сказал я. Хотелось испытать его реакцию. Но на сей раз он оказался внешне совершенно спокойным.
— Да-да, Бафомет, — повторил Леонид Маркович. — Так звали моего друга. Бафометов. Фамилия такая. Мы с ним вместе учились в консерватории. Ближе его у меня никого не было. Гениальный виолончелист.
— Он умер?
— Нет. Он… исчез. При очень загадочных обстоятельствах.
В грот осторожно заглянули Жан и Жанна.
— Труп уже спрятали? — шепотом спросил мой ассистент.
Пианиста в полумраке он не увидел.
— Вон отсюда, — коротко сказал я. — А ты, Жанна, задержись.
Я сунул ей в руку платок с тельцем кошки и шепнул на ушко:
— Выбрось куда-нибудь на помойку. — Затем вернулся к Леониду Марковичу. Слов Жана он, кажется, не расслышал. Или не придал им значения, поглощенный всецело своими мыслями.
— Странная фамилия у вашего друга, — произнес я.
— Восточная. Он говорил, что является потомком древних езидов, — пояснил Леонид Маркович. — Это какая-то то ли среднеазиатская народность, то ли религиозная община, исчезнувшая с лица земли, как ассирийцы. Мы с ним на пару снимали комнату на окраине Москвы. Однажды я вернулся домой и…
Пианист замолчал, напряженно вглядываясь в темную щель лаза, откуда несло сыростью. Чихнул пару раз и продолжил:
