Сергей Абрамов - Искатель. 1978. Выпуск №3
17
Но Лялечка согласилась сразу. Даже ресторан выбрала: «Метрополь». Там, мол, и обслуживают лучше, чем в «Праге» или «Арбате», и зал большой, и танцевать удобно вокруг фонтана. Словом, первый редут был взят Чачиным сразу.
Второй оказался труднее. Разговор сначала не шел: выбирали меню, болтали о пустяках, Лялечка почему-то заговорила об осенних модах, вспомнила зачем-то Находкина и Верховенского. Имя Челидзе названо не было. Но Чачин не настаивал. Ужин предстоял долгий.
— Вы женаты? — вдруг спросила Лялечка.
— Нет, а вы?
— Ну, меня надо спрашивать: замужем ли я, товарищ интеллектуал. Нет, к вашему счастью, не замужем. Можете делать предложение.
— У друзей я девушек не отбиваю, — отпарировал Чачин.
— Это у какого же друга?
— У Челидзе, например.
— Во-первых, Жорка вам не друг, друзей у него вообще нет, а во-вторых, я не его собственность. Да и замуж выходить пока не собираюсь. Живу у родителей. Они у меня сейчас в Иране. Отец иногда налетает из Тегерана, не предупредив телеграммой, и очень сердится, если замечает следы вечеринок. Так что в гости ко мне не напрашивайтесь — это надо еще заслужить.
— Постараюсь, — ответил Чачин, — а то у Ягодкина мне что-то не очень понравилось.
— Почему? Обычно у него очень весело. Вино, закуски, сладости, застольная болтовня о том, о сем — ни о чем. Анекдоты, сплетни, магнитофон. Это вам не довезло: два марочника друг с другом поцапались неизвестно из-за чего. Я эти марки терпеть не могу. Хотя забыла: вы тоже из оных.
— И Челидзе марочник.
— К сожалению.
— А где он работает?
— Нигде. Он свободный художник, как обычно себя именует. Еще, говорят, церкви реставрирует. Но работ его я не видела: в мастерскую к себе он не зовет.
— У наших «свободных художников» обычно с деньгами негусто, а у Челидзе собственная машина, — с показной завистью сказал Чачин.
— И притом «Волга», — подтвердила Лялечка. — Он купил ее у кого-то по случаю. Потом отремонтировал на станции технического обслуживания. А сейчас она блестит как новенькая и дает на трассе, когда гаишников нет, по сто шестьдесят. Вообще удачливый человек Жорка. Вы с ним дружите — не прогадаете. А поссоритесь — остерегайтесь. Я и сама его боюсь, когда он не в духе. А человек полезный, уйму денег зарабатывает, и не только советских.
— Валюта? — насторожился Чачин и тотчас же пожалел об этом.
Но Лялечка не заметила промаха:
— Бывает.
— Откуда же у него валюта?
— Откуда? — не без злорадства ухмыльнулась Ляля. — Не от верблюда, конечно, а от богатых родственников из Америки. И не у него, а у Ягодкина.
— За что же такая милость?
— За услуги.
— Какие же услуги требуются врачу-протезисту?
Ляля даже не думала, что это открытый допрос. Она рассказывала охотно, с вызовом:
— Михаил Федорович не только протезист, он еще и видный коллекционер-филателист. Сие вам известно, конечно. А Жора Челидзе помогает ему пополнять коллекцию. Находит ему клиентуру, то есть людей, уезжающих за границу. Хороший зубной техник всем нужен — и таким, как вы, и помоложе вас, если зуб выбит. И тут, как говорится, услуга за услугу. Он — золотую коронку или мостик, а ему — почтовые марки из наиболее редкостных. Он вам и адрес назовет, где марку достать, и саму марку опишет.
Чачин внимательно слушал, но интереса своего не показывал. Дожевывал цыпленка-табака, лениво поглядывал на свою собеседницу. А Лялечка, отставив цыпленка, все набирала скорость:
— С ним Жора меня и познакомил, когда наш Дом моделей уезжал на парижскую выставку. Помню, я засмеялась и сказала, что мне зубной техник едва ли понадобится. «Но у него есть валюта, — сказал Жора, — смотри не прогадай». Так я и попала в поликлинику к Ягодкину. Он оказался вполне терпимым — не для романов, конечно, хотя пассия у него красивее меня в десять раз. Тогда-то он и попросил меня оказать ему небольшую услугу — провезти с собой одну из новых советских марок и послать ее письмом в Марсель какому-то Жэне или Жаннэ, не помню. За это он дал мне сто долларов, пятьдесят лично мне, а пятьдесят на покупку для его пассии всякого бабского барахла. Каюсь, я согрешила. И доллары провезла, и марку переслала. Обыкновенная, кстати, советская марочка, выпущенная ко Дню космонавтики. Чистенькая, новенькая, без единой пометки, ну и переслала я ее по указанному адресу. Пустяк для меня, а он полтинник отвалил.
Джаз громыхнул старое аргентинское танго, и Чачин без смущения пригласил девушку. Танцевать он умел. Все шло чин чином: Лялечка раскрылась, и можно было, перебросившись словами-пустышками, задать ей еще вопросы, и посерьезнее.
— А почему вы все-таки Лялечка, а не Оля? — спросил Чачин мимоходом для начала.
— С детства прозвали. Вот и осталось. А вам что, не нравится?
— Нет, почему? Не нравится мне одно: и стодолларовая бумажка Ягодкина, и ваши отношения с Челидзе. Да и связь его с Ягодкиным, честно говоря, непонятна.
— Не думайте, что я продажная, — обиделась Лялечка. — Доллары я взяла, почему не взять, если дают. Подумаешь, марку переслала по какому-то адресу — тоже мне преступление. А Жорка обыкновенный хахаль, не жадный и не ревнивый. И что его связывает с Ягодкиным, меня не интересует. Ездил куда-то на днях, говорит, на какую-то электростанцию под Москвой, и помчался Ягодкину докладывать. А мы с Раей Немцовой — это пассия Михаила Федоровича — как раз у него и были в гостях, пили кофе с ликером. Позавчера, что ли? Ну да, позавчера. Жорка ворвался небритый, темный как ночь. Ты бы хоть побрился, Жора, говорит ему Ягодкин, неудобно ведь перед дамами. А тот еще более взъерошился и бряк: не до бритья, мол, теперь, Михаил Федорович, сорвалось дело — не вышло. «А ты у него был?» — спрашивает Ягодкин. «Конечно, был. Он отказался. Все, говорит, отрезано!» Мы в недоумении, сами понимаете, молчим, слушаем. А Жора Ягодкину: «Убрали бы вы этих баб, Михаил Федорович, не до гостей нам сейчас». Ягодкин сжал губы, посмотрел на нас, подумал, а потом вежливенько так сказал: «Вы бы и вправду прошли в соседнюю комнату, магнитофон включили, а нам с этим юным хамом надо поговорить как следует». Ну, мы и ушли. А потом Ягодкин объяснил, что речь шла о продаже крупной суммы в долларах и что покупатель в последнюю минуту отказался. А паникует Жора напрасно: ничего ему не грозит, никаких долларов нет и не было. Потом ко мне Жорка пришел злющий презлющий и говорит, что из-за Михаила Федоровича он в такое болото залез — не вылезешь. Ведь это он какому-то Еремину валюту возил, а не Ягодкин. «Тот, — говорит, — чист-чистехонек, от всего откажется, а мне, дураку, отвечать», «За что ж тебе отвечать, — спрашиваю, — если твой Еремин долларов не взял?» — «Так ведь это я ему предлагал, — кричит, — я! Если он заявит куда следует, Ягодкин вывернется, а мне сидеть за спекуляцию иностранной валютой. Ну, не найдут у меня никаких долларов, а пятнышко на репутации останется. И вообще, — говорит, — я у нашего Ягодкина в таком капкане сижу, что впору хоть без ноги, да уйти». — «Куда ж ты уйдешь?» — спрашиваю. «А у меня брат, — говорит, — в Тбилиси. Мигом в Горную Сванетию переправит. Захолустье отчаянное, но прожить можно, пока шухер с валютой не уляжется. И самое страшное, — говорит, — не валюта, а то, что я ее Еремину предлагал». Я, честно говоря, ничего не поняла, только Жорку с тех пор не видела. Может, и в самом деле на Кавказ сбежал.
