Юрий Тарский - Искатель. 1968. Выпуск №1
Письмо вновь напомнило неизгладимое.
…Студеные февральские дни и ночи 1934 года. Баррикады восставших венских пролетариев. Их отчаянная, героическая, кровопролитная схватка с войсками диктатора Дольфуса, хладнокровно и жестоко расстреливавшего из тяжелой полевой артиллерии вооруженных только ружьями рабочих, их дома, где оставались жены и дети. Максу тогда шел пятнадцатый год. Но по виду щупленькому, бледному пареньку товарищи отца не давали и тринадцати. Отец же назвал Макса «славный венским Гаврошем», когда паренек под ураганным пулеметным огнем врага с проворностью кошки прокрадывался на отцовскую баррикаду, волоча за собой сумки с патронами и хлебом, испеченным его матерью…
Только через несколько лет у своего дяди, взявшего к себе осиротевших детей брата; Макс впервые узнал о «Гавроше», разыскав в библиотечке брата отца полюбившуюся ему на всю жизнь книгу Гюго.
«Когда твой отец гостил у меня с матерью, он часто читал ее вслух. И шутя говорил- Марте: «Если у нас родится сын, обязательно на-зовем его Гаврошем». Назвали же тебя так, как настояла мать, — Максом, в память ее брата, погибшего в первую мировую войну…» Тогда же, в маленькой лесной сторожке, по самую крышу занесенную снегом, Макс поклялся отомстить за смерть отца, за издевательства над матерью. Поклялся именем Гавроша..
…Протяжный гудок паровоза, донесшийся с головного конца поезда, застал Макса перед дверью купе, где дремал эсэсовец.
«Багажный вагон уже в туннеле», — рассчитал Макс и без стука открыл дверь купе.
— Прошу прощения, геpp офицер, все в порядке! — громко, так, что дремавший фон Борзиг вздрогнул от неожиданности, обратился к эсэсовцу Макс, протягивая билет.
Фон Борзиг машинально протянул за билетом: правую руку (левая оставалась на. рукоятке портфеля), и в то же мгновение кромешная тьма поглотила, вагон…
…Репортер венской газеты, испуганно забился в угол дивана, с ужасом почему-то вспомнив всевозможные происшествия, из криминальной хроники, публиковавшиеся и на страницах его бульварной фашистской газеты; ему уже мерещилась затянутая в перчатку рука гангстера, протянувшаяся из темноты к его жирной- шее…
В туннельном грохоте и кромешной темноте репортер, ошалевший, от, страха, не расслышал ни. приглушенного ходом поезда хлопка, выстрела, ни шума короткой рукопашной схватки в третьем от его, купе, пассажирском абтайлюнге…
Из состояния, полного, психического паралича, репортера- вывели громкие, возбужденные голоса, доносившиеся из коридора.
Какой-то железнодорожник пробежал мимо его купе. Потом вернулся и рывком отодвинул дверь.
— Вы едете от самой Вены? — спросил репортера обер-кондуктор. Его лицо было неестественно бледным, а в глазах застыл немой испуг и удивление.
— Яволь! А что случилось? — репортер вскочил, неожиданно для себя вытянув руки по швам и преданно заглядывая в глаза старшему проводнику.
— Пройдемте со мной! — За спиной обер-кондуктора репортер увидел черную заломленную тулыо фуражки, на которой поблескивал белый металл гестаповской кокарды —. черепа со скрещенными костями.
— Я ничего не слышал и ничего не знаю… — испуганно залепетал репортер, хотя его еще ни о чем не спрашивали.
Гестаповец проверил документы репортера и, положив их к себе в карман, указал дулом пистолета в сторону коридора.
Репортер покорно боком протиснулся между старшим проводником и дверью. Он даже поднял руки вверх. Но тут же последовал властный окрик: «Руки! Спокойствие! Марш вперед!»
Когда репортеру приказали войти в купе фон Борзига и взглянуть на труп, лежавший на полу в луже крови, нациста- начала бить нервная дрожь. Он с трудом оторвал глаза от убитого и перевел взгляд на сапоги офицера, лежавшего на диване. Голова фон Борзига была перебинтована. Большое красное пятно, чуть выше надбровья свидетельствовало о меткости нанесенного эсэсовцу удара. Но что-то помешало покушавшемуся покончить с эсэсовцем, прежде чем тот успел нажать на курок своего «вальтера».
В присутствии обер-кондуктора, нацистского репортера и фон Борзига гестаповец обыскал убитого. Из сумки проводника был изъят путевой журнал, на последней странице которого Макс пометил конечную станцию, куда следовал владелец билета фон Борзиг, — Бад-Аусзее. Помимо железнодорожного удостоверения, продовольственной карточки и нескольких марок, в карманах убитого обнаружили письмо без конверта, полученное Максом накануне от брата отца. Адрес отправителя остался на конверте, который Макс из предосторожности, как обычно, сжег еще дома. Но письмо еще не прочитала Ольга, и Макс решил сохранить его при себе. Он только не обратил внимания, что вопреки обыкновению дядя подписался не именем — Эрнст, а фамилией — Штумпф… (После 1934 года Макс и Ольга в целях безопасности взяли материнскую девичью фамилию — Вакулка.)
Составив протокол осмотра места происшествия, опроса свидетелей и приказав обер-кондуктору, репортеру и следовавшему с поездом санитару (он был включен в состав поездной бригады на случай, если состав подвергся бы воздушной бомбежке, он же и оказал первую помощь раненому эсэсовцу) — оставаться на месте, гестаповец на первом же разъезде сообщил о случившемся по путевому селектору начальнику отделения тайной полиции при вокзале Граца. Тот распорядился никого не впускать и не выпускать из вагона, пока поезд не прибудет в столицу федеральной земли Штирии…
На перроне вокзала в Граце усиленный наряд полиции сразу же оцепил прибывший из Вены скорый поезд. Агенты в штатском придирчиво проверяли документы у выходящих из вагонов пассажиров. Тем временем жандармские патрули прочесывали весь поезд, от паровозной кабины машиниста до хвостового вагона.
Несмотря на решительные протесты фон Борзига, ему вежливо, но настойчиво предложили сойти с поезда. Вместе с ним к начальнику отделения гестапо полицейские привели венского репортера.
— Я требую, чтобы мне возвратили билет и не мешали следовать, куда мне нужно! — вне себя от охватившего его бешенства закричал фон Борзиг, как только они остались наедине с шефом местного отделения гестапо.
— Обстоятельства и характер произведенного на вас покушения, господин лейтенант, настолько чрезвычайны, что я, к сожалению, вынужден задержать вас здесь впредь до выяснения.
— Мне наплевать на то, что вы собираетесь выяснять! — орал эсэсовец, несмотря на дикую боль, разламывавшую его голову, словно скорлупу грецкого ореха в челюстях «нускнакера»[6]. — Я застрелил этого мерзавца проводника. Остальное — ваше дело..
