Хайнц Конзалик - 999-й штрафбат. Смертники восточного фронта
Боже, как хорошо это было знакомо и Шрадеру. Он даже не слишком переживал по этому поводу, если не считать того, что продрог до мозга костей и был погружен в уныние. В эти долгие и бесполезные часы его не раз посетила предательская мысль о том, что, может быть, они не дойдут до своих. И хотя он упорно отказывался в это верить, побороть эту предательскую мыслишку ему не удавалось, и она то и дело напоминала о себе. В таких случаях он с хмурой покорностью принимал ее. К этому часу он уже немного отдохнул, и будь он один, то встал бы и отправился дальше, через темный, угрюмый лес, сражаясь на ходу с терзавшим его голодом, терпя головную боль, которая была следствием голода. Ради этого он был готов даже считать звезды, делать все, что угодно, лишь бы час за часом не сидеть на одном месте, чувствуя, как каждое новое мгновение отнимает у него силы и решимость идти дальше.
Но разве он мог бросить Фрайтага? С другой стороны, с парнем ему ни за что не преодолеть остаток расстояния, по крайней мере не по темноте. Ведь если ему было лихо днем, то что тогда говорить про ночь.
Желание встать и пойти угнетало его. Впрочем, не меньше угнетали его холод и голод. Как говорится, не одно, так другое. Иногда он погружался в оцепенение, выносить которое было легче, и все равно ночь тянулась бесконечно. Шрадер встал и немного походил вокруг, топая ногами, чтобы согреться. Боже, как он ненавидел эту поляну, хотя она и стала для них ночным пристанищем. Фрайтаг несколько раз просыпался. Один раз он говорил вполне здраво, однако чаще нес какую–то околесицу. В данный момент парень спал. Шрадер присел рядом с ним и потрогал его лицо. Оно по–прежнему горело в лихорадке. Да, плохи дела, подумал он. И все же Шрадер был рад, что Фрайтаг спит, для парня сейчас это лучшее, что может быть. Шрадер лег рядом с ним, загородив собой от ветра, и осторожно обнял. Вскоре он сам задремал, но потом вновь проснулся. Ночь тем временем тянулась дальше.
Заря всегда приносит с собой надежду, даже если само утро серое и унылое. Когда же по–настоящему развиднелось, то прибавилось и надежды. По крайней мере, сейчас им было не так холодно. Наконец наступил день, и они были готовы двинуться в путь. Они побрели через лес, туда, где вчера вечером, как им показалось, ушло на покой солнце, на тихую равнину. Увы, сегодня было утро, и они увидели вокруг себя один лишь лес. От голода они шли согнувшись, хотя и старались отогнать от себя навязчивые мысли о еде и идти прямо. От голода болела голова, и от этой боли не было никакого спасения. Она отнимала у них последние силы, которых не хватало даже на то, чтобы распрямить плечи. Оба страдали, и обоих постоянно одолевали мысли о том, что страданиям наступит конец, если лечь и так и остаться лежать в снегу.
Утром Фрайтагу полегчало всего лишь на несколько минут. Лихорадка слегка отпустила его, и он почти не помнил, как всю ночь истекал потом. Увы, не успел он сделать десятка шагов, как лихорадка вновь заявила о себе. На него тотчас накатилась слабость, от которой подкашивались ноги. В общем, ему вновь сделалось плохо, хуже даже, чем предыдущим днем, когда жизнь ему отравляла лишь только боль в плече. Впрочем, отравляла она ему жизнь и сейчас. Фрайтаг плохо соображал, кто он и где он, и вместе с тем это полубессознательное состояние сопровождало какое–то извращенное понимание того, что нужно двигаться дальше. Он пытался идти вперед, шатался, хватался за стволы деревьев. Ему никак не удавалось обрести тот автоматизм, ту инерцию, что накануне помогала ему машинально переставлять ноги. Нет, он пытался из последних сил, но не мог идти дальше. Каждый новый шаг давался ему все труднее и труднее.
Шрадер наблюдал за ним и думал, что будет, если ему придется бросить парня в лесу. Сможет ли он потом вернуться и отыскать его, если ему самому вдруг повезет выйти к своим? Сумеет ли привести вместе с собой кого–то еще? Крайне маловероятно. В общем, он не знал, что ему думать.
До его слуха донесся рокот артиллерийских залпов. Он прокатился через лес, словно отдаленные раскаты грома. Правда, ударная волна до них не дошла, погасла между деревьями. Если они и ощутили ее, то лишь как слабый толчок воздуха о грудину.
— Господи, — прошептал Фрайтаг и опустился на колени. Ему показалось, что над их головами проревел сонм человеческих голосов.
Впрочем, до них было еще далеко. К тому же они не были уверены, откуда исходили эти голоса, в морозном воздухе они разносились во все стороны. В общем, пришлось поднапрячь слух. Вернее, это сделал Шрадер. Первый приступ ликования они уже ощутили, хотя это, наверно, слишком громко сказано. Но, по крайней мере, в них проснулись какие–то эмоции, оттеснив на какой–то миг отупляющее уныние, владевшее ими до этого. Правда, Шрадер сделал вывод, что звуки доносятся с юга, причем с довольно приличного расстояния. Увы, сворачивать и идти в новом направлении было выше их сил. Да и вообще, эти залпы долетели издалека. Поэтому они снова побрели на запад, словно это была их главная и единственная цель, словно их толкала вперед железная уверенность в том, что вскоре там наверняка обнаружатся свои. До них еще несколько раз долетал грохот артобстрела, долетал слева, с юга.
Впрочем, начиная с рассвета, они прошли не так уж и много. Вскоре они вышли к еще одному заснеженному пространству, по всей видимости, очередному замерзшему озеру. Фрайтаг с ужасом наблюдал за Шрадером, гадая, что тот предпримет. Что будет, если он заставит его снова идти в обход. Кстати, лес на той стороне был довольно редким. Среди чахлого, заснеженного кустарника глаз выхватил лишь отдельные деревья; сам кустарник лучился каким–то странным сиянием, которое уходило через заснеженное пространство куда–то вдаль. Может, там за кустами раскинулось еще одно озеро или болото, а может, кто знает, лес и впрямь наконец закончился. Слава богу, Шрадер повел их напрямик, и, когда они вышли на другой берег, Фрайтаг свалился в снег под невысокими деревьями.
Впрочем, вид у него был не измученный и даже не больной. Так выглядит тот, что одной ногой уже в могиле. Глаза запавшие, с синими кругами. Шрадер окинул взглядом пространство, которое они только что преодолели. Его беспокоило, что за ними тянется цепочка следов, и он пытался уверить себя, что, мол, ничего страшного, кто заметит их в такой глухомани. Не давал ему также покоя вопрос, встанет ли Фрайтаг на ноги, если сам он пойдет дальше, а его оставит лежать здесь. Он внимательно осмотрел берег, чтобы хорошенько его запомнить. Затем мысленно отметил для себя то место, где они сейчас находились, с тем, чтобы потом вернуться сюда за больным товарищем. Все эти мысли возникали в его мозгу, сопровождаемые тупым, но неотступным отчаянием. Может, все–таки не стоит бросать парня здесь одного, по крайней мере, до тех пор, пока у него не будет иного выхода, никакой надежды. А может, он вообще не сможет вернуться за ним, кто знает. Нет, все это Шрадер прекрасно знал, и вместе с тем ему было страшно подумать, что ему придется бросить Фрайтага здесь, в лесу. Вот такие мысли то и дело проносились в его сознании, а сам он вновь погрузился в оцепенение. Он стоял и по–прежнему тупо смотрел на заснеженное озеро, когда его взгляд неожиданно выхватил чуть в стороне, всего в нескольких десятках метров от края леса, лыжный дозор русских солдат.
