Твоё? Сделай сам - Ашаи
Ппу-у-у-у-уххххх!
Душа свободно падала на дно глубокого, тёмного колодца. Её края проскальзывали по сырым камням, возбуждая едкий, реально ощущаемый, плесневелый запах. Из-за стресса о себе дало знать фантомное восприятие запаха, выраженное обонятельными галлюцинациями.
В комнату заехала Матрёна, предложив завтрак, напитки и расслабляющий массаж. Не получив ответа в течение 30 секунд, робот удалился на подзарядку.
Рада первая вышла из оцепенения. Она достала из сумки мобильник и позвонила Елене в надежде услышать объяснения, но услышала только гудки. Немного подумав, она позвонила в редакцию “Остриё”. Также безуспешно. В поисках поддержки Рада набрала своего любимого человека, но и Дай не взял трубку. Тогда она перешла в большую комнату и попросила Матрёну сделать ей массаж.
Разбитый об дно колодца Лес отвернулся к стенке. Его защитные реакции судорожно искали виновного. У Елены был иммунитет – Лес всё ещё любил её. Дай, устроивший всю эту заварушку, мог бы подойти на роль виновного, но в сознании писателя он был ценен как прототип будущей книги. Оставалась Рада, любовница этого безумца. Она тут, сидит в соседней комнате, бери и суди.
Такие мысли сформировались у Леса ближе к обеду. Теперь только повод дай. Он вышел в большую комнату, когда Рада стояла перед мольбертом, освежая цвета “Африканского дерева”. Она в свою очередь тоже проделала большую умственную работу по анализу ситуации и была уверена, что в интервью Лес наговорил много лишнего, личного. И теперь эта излишняя эмоциональность обернулась против них. Дополнительно обстановка накалялась тем, что Рада вот уже пол дня не могла дозвониться до Дая:
– Я, кажется, просила не трогать мои инструменты для рисования. Кисточка валялась на полу, а краски были открыты и из-за этого высохли! – в сторону Леса полетела необоснованная претензия.
– Что ты делаешь!? – зашумел в ответ Лес. – Перестань перекрашивать мою любимую картину!
– Это моя картина! Что хочу, то и делаю!
– Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь!
– Как ты со мной, так и я с тобой!
– Ты на моей территории. Не заставляй выгонять тебя!
– Да я сама уйду!
Рада бросила на пол кисточку и палитру, схватила пальто, сумку и сапожки, босиком выбежала прочь. Она сидела на грязных, бетонных ступеньках ниже этажом. Руки измазаны творчеством, на лице – чёрная полоска краски, стопа никак не входит в не до конца расстёгнутый сапог. Лес весь день просидел у окна, тупо рассматривая проезжающие мимо машины, прохожих, собак, бездомных кошек. Наконец на улице стемнело, и писатель переместился обратно в постель.
Следующий день начался с мысли: “Да что она вообще о себе возомнила?!” Лес методично избавлялся от любых напоминаний о журналисе. Для начала он сжёг в туалете журнал “Остриё”, а пепел смыл в унитаз. Удалил её контакты с телефона, удалился из друзей в социальных сетях. Удалил все совместные фотографии.
Вот только от воспоминаний не избавишься.
Лес попробовал работать над новой книгой, но так и не написал ни строчки. Он никак не мог сконцентрироваться на сюжете. В памяти поминутно всплывали отрывки их разговоров. Любой момент, в котором Елена находилась на расстоянии ближе чем 30 сантиметров, норовил остаться с ним навсегда.
Позвонила мама. Сказала, что не следует прислушиваться к мнению продажных газетчиков, что семья любит его в любых обстоятельствах, что дома его всегда ждут. Симптомы спали на пару часов, но потом депрессия вернулась с ещё большей силой. Лес решил проветрить зияющую в груди дыру. Чёрные очки защищали от любых взглядов. Улица встретила сильным ветром и омерзительным дождём. Капли били прямо в лицо, залепляя глаза. Лес чувствовал себя как жертва в чёрно-белом фильме ужасов. Ярким маяком среди сплошной серости мигала диодная вывеска дешёвого бара – единственная надежда на спасение для заблудшей души. Внутри пахло бомжатиной и плесенью, как в заброшенном колодце.
Лес сел за покосившийся деревянный стол, опрокинул в себя две стопки креплёной брусничной настойки и сразу почувствовал облегчение. Ещё после двух стопок место уже казалось более-менее приличным, а люди в грязной, оборванной одежде – приятными собеседниками. Ещё через две стопки Лес ничего не помнил. Как и у многих северных людей, у него напрочь отсутствовал иммунитет к алкоголю. Обычно пил он редко, и не крепкое. Не удивительно, что несколько рюмок отправили его во все тяжкие.
Утром Лес проснулся в ложбинке между трубами городской теплотрассы. Голова трещала, одежда была вымазана то ли в придорожной грязи, то ли в соусе для закуски, а скорее всего – и в том, и в другом. Лес лежал на спине, созерцая пасмурное небо, пока вид не перекрыла беззубая голова старого бомжа.
Ухмыльнувшись, голова сказала: “Што лицо морщишь? Пойдём на точку похмеляться”.
А других вариантов не было. Вернуться домой – означало вернуться на войну с самим собой. И хотя всё тело ломало, физическая боль казалась несравнимо терпимее, чем моральная. Лес с трудом встал и заковылял за бомжом. Похоже, что ночью он несколько раз падал на что-то твёрдое.
Они дошли до ближайшей точки продажи самогона на рынке. Бомжо высыпал последнюю мелочь за прозрачную жидкость в пластиковой бутылке из-под минералки. К бутылке с помощью скотча была приклеена самодельная этикетка: вырезанный из школьной тетради листок с нарисованной от руки цифрой 4.
“Хватило только на четвёрочку,” – сказал Бомжо Лесу.
Потом добавил: “С утра больше и не нужно”.
Бомжо объяснил, что так нумеруется крепость самогона. 2 – минимум, 8 – максимум. Вроде как 4 означало 40 градусов, но он не был уверен, потому что знал: самогонщики редко пользуются спиртометрами. Они определяют крепость по вкусу.
“Здесь мусора заберут. Пойдём за гаражи,” – сказал Бомжо.
Они расположились на каких-то ящиках. Бомжо сделал приличный глоток, откашлялся и размяк.
“Потихоньку только,” – предупредил он.
Лес не послушал и бахнул не меньше. Огонь обжёг глотку изнутри. Из неё вырвался рык дикого зверя.
“Ну я ж сказал!” –
