Геннадий Гусаченко - Жизнь-река
Отвинтив крышку фляги с вишнёвым ликёром, я приложился к ней, постукивая зубами о края и не в силах унять нервную дрожь. Потом достал термос, плеснул в кружку горячего кофе, медленно приходя в себя после пережитого страха.
Много раз напасти обходили меня стороной.
По рассказу матери, когда мне был годик, зимним поздним вечером везла она меня, закутанного в одеяло, на санках. В одном из переулков новосибирских трущоб на тогдашней Каменке свалился я в сугроб. Мать, озабоченная, где взять молока, везла пустые санки. Обернулась — чуть с ума не сошла от отчаяния. Побежала, размахивая руками, обратно. Переулки петляли. Она сбилась с дороги, и уже не надеялась найти ребенка. Заметила белеющую в темноте кучку снега. Это оказалось ее бесценное чадо, запорошенное, тихо посасывающее тряпочку с хлебом, смоченным в сахаре.
В семилетнем возрасте меня пожалел машинист паровоза. Мать вела меня по междупутью, задумавшись о житейских трудных делах. Она вела меня за руку, не оборачиваясь и не обращая внимания на паровозные гудки. Очнувшись от невеселых мыслей, вдруг поняла, что гудят и свистят у нее за спиной. Прыгнула с перепугу под откос, увлекая меня в полынь, но слишком запоздало. Поезд стоял позади нас. Паровоз сипел паром и грязно–чёрный дым развевался над трубой. Машинист высунулся из кабины, громко ругался и кричал:
— Тетеря глухая! Курица глупая! Не знаешь, что по путям ходить опасно?! Тебе, что, жить надоело? Дитё пожалел! А то сбил бы тебя к чертям собачьим! Как мне теперь на подъём тяжелый поезд вытаскивать? Начальство за сбой в движении спросит строго. Кабы не ребёнок — каюк бы тебе, дура!
В двенадцать лет я прыгнул в озеро за белой кувшинкой. Эти благородные, словно восковые, цветы на мелководье не растут. Да разве мог я тогда знать про такую их особенность? Кувшинки заманчиво плавали в окружении больших круглых листьев почти у самого берега. Не подозревая о предательской глубине, я соскочил в воду и сразу ушёл в неё с головой. Вынырнул, каким–то чудом ухватился за ивовую ветку, свисавшую низко над водой. Я не умел плавать и, конечно, утонул бы. Ветка спасла меня. Теперь–то я не сомневаюсь: Ангел–хранитель протянул мне ту ветку.
В четырнадцать лет на железнодорожном переезде станции Тогучин вздумал перебежать через тормозную площадку товарного вагона. Грузовой порожний состав растянулся на километр, загораживая дорогу пешеходам и автомашинам. Ждать, когда тронется поезд и освободит путь, не хотелось. Подлезать под вагоны, рискуя испачкать одежду в пыль и мазут тоже не было желания. К тому же, состав в любую минуту может дёрнуться, трогаясь с места, нанести смертельную травму. А тут — вот она, площадочка с удобными ступеньками! Как не воспользоваться?! По–мальчишески легко взбежал на неё и прыгнул на песчаную насыпь на другой стороне. В какую–то долю секунды увидел несущийся по встречному пути пронзительно свистящий паровоз. Повинуясь инстинкту самосохранения мгновенно скребанул рукой и зацепился за скобу. Я висел на ней, а мимо, поднимая угольную пыль, грохотал состав. Через минуту всё стихло, я с усилием разжал занемевшие пальцы и оторвался от скобы. Она оказалась единственной на вагоне. На местах остальных торчали только болты. Ангел–хранитель и здесь выручил, подсунул мне ту скобу.
И еще много–много раз Божий посланник отводил смерть от меня, о чём непременно расскажу по мере того, как детство в дневниковых записях будет сменяться юностью, молодостью, незаметно уступая зрелости и старости.
Избежать гибели, спастись в безнадёжном положении — благо, дарованное Богом. Или судьбой? Ведь недаром в народе говорят: «Судьба благосклонна к нему, в рубашке родился».
Под счастливой звездой я родился, потому и жив до сих пор, несмотря на многие рискованные, экстремальные, чрезвычайно опасные ситуации, в которых случалось оказываться.
Родился и до сих пор жив, слава Богу! Но счастлив ли?
В разные периоды жизни часто задавал себе этот вопрос и никогда не мог ответить на него однозначно.
Разве мог сказать «да», голодая в университетском общежитии? На улице Владивостока, замерзая на пронизывающем ветру и бродя в надежде добыть скудный ужин?
Но вот пришёл с моря. Сверкая позолотой шевронов третьего электромеханика, еду на такси в ресторан «Золотой рог», где тепло, уютно. Пахнет дымком гавайских сигар и дорогими духами. Хлопают пробки шампанского. Сияют люстры. Музыка, звон бокалов. На столах изысканные блюда, вина, фрукты. Нарядные дамы блещут украшениями и роскошными причёсками. Смех, улыбки, шум общего веселья. Напротив меня, за соседним столом, красивая, загадочно улыбающаяся женщина. Официантка приносит пятизвёздочный армянский коньяк, коробку конфет, плитку шоколада, пачку сигарет «Филипп Морис». Слегка придерживаю девушку за передник, кладу ей на поднос сторублёвку и шоколад.
— Это вам, — улыбаясь, с легким поклоном, говорю ей.
— Спасибо, — так же с милой улыбкой отвечает официантка. И с этого момента не отходит от моего стола. Суетится, старается быстро обслуживать. Откупоривает бутылку, наполняет рюмку коньяком.
— Передайте конфеты блондинке… Вон той, в голубом платье, с жемчужными бусами, — тихо прошу её.
Большая коробка «Ассорти» с моего стола переправляется на соседний. Глазами, улыбкой, кивком головы дама благодарит меня. Я поднимаю рюмку: «Выпьем?» В ответ она поднимает бокал: «Выпьем!»
Звучит танго — самая подходящая мелодия для сближения, завязывания знакомства. Киваю ей головой в сторону зала, приглашая на танец. Она согласно кивает. Кавалеры, толкаясь, спешат опередить друг друга в приглашениях. Один подбежал к даме «в голубом», расшаркался: видный собой, капитан дальнего плавания. Отказ получил. Еще один наскочил — отлуп! А я не спешу. У меня договорённость. Подхожу неторопливо, с поклоном:
— Позвольте вас пригласить…
Белокурая красавица охотно принимает поданную ей руку. Галантно веду в зал. Беру за талию, привлекаю к себе. Она кладёт свою руку на мое плечо. Тугая грудь, обтянутая тесным бюстгальтером, упирается в мою. Её волосы касаются моего лица, источают запах нежных духов. И словно не было голодных скитаний по Владивостоку, жестоких, изматывающих штормов и многомесячной тоски! Не задумываясь, ответил бы тогда сам себе: «Да, я счастлив!»
К сожалению, счастье изменчиво. Это еще греческий историк Геродот отметил. Сегодня оно есть. Завтра его нет. Невозможно познать счастье, не испытав несчастье, как нельзя испытать несчастье, не познав счастье. В противном случае и то, и другое будет восприниматься как должное, само собой разумеющееся. Эти два понятия, повенчанные состоянием души, нерасторжимо сопровождают нас по жизни. Лишь на закате её, подсчитав успехи и неудачи, потери и приобретения, горести и радости, осмыслив пройденный долгий путь, не покривив совестью перед самим собой, можно ответить на этот сложный вопрос.
