Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

Костёр прогорел, кажется, ещё ночью. А под утро выпал снег, и я не сразу понял, что же на меня давит во сне и почему лицо мокрое?

Высвободив руки, я очистил от снега спальник и выбрался наружу. С вечера потеплело. В лес уныло вползал рассвет, но небо плотным слоем покрывали тучи.

Поёживаясь и зевая, я вытер лицо снегом и, не очень спеша, откопал свои вещи. Так же медленно скатал, вытряхнув, мешок, но в результате не так уж задержался и через каких-то десять минут неторопливо шёл на лыжах по лесу, жуя кусок копчёной свинины с прослойками жира.

Мне никогда не нравился зимний лес. Он притихший и мёртвый — и в то же время так и кажется, что за тобой наблюдают, сверлят тебе спину взглядом, стоит отвернуться. Кроме того, велика опасность напороться на действительно опасных животных. Этот страх сидел во мне глубоко — очень глубоко, но волки выли часто. Кроме того, позавчера я видел следы тигрольва…

…Через час я вышел к реке. Похоже, это была Великая, если я правильно рассчитал своё движение. Покрытая снегом речная гладь тянулась передо мной влево и вправо; на той стороне по опушке казавшегося очень редким леса медленно и уныло шли несколько рыжих мамонтов; за ними трусили на расстоянии с дюжину волков. Нигде не было никаких следов человека.

Я подождал, пока уйдут животные. Тем временем вновь начал падать снег — крупными редкими хлопьями. Рассвело, но светлее стало не намного.

Я пошёл по льду на север — по течению Великой, туда, где она впадала в Псковское Озеро.

Был полдень, когда я наткнулся на три брошенных, полузанесённых снегом и разбитых негритянских каноэ. Наугад пару раз копнув снег веткой, я нашёл несколько полусъеденных животными тел самих негров — судя по всему, их убили осенью. Наверное, вокруг тел лежало ещё немало, но это меня уже не интересовало. Настроение поднялось — просто от одной мысли, что я тут не одинок. Едва ли те, кто уложил чёрных осенью, куда-то откочевали из этих мест на зиму глядя.

Я немного отдохнул, сидя на остатках одного из каноэ — жевал мясо вновь и бездумно рассматривал реку, заштрихованную медленным падением снежинок. Капюшон я сбросил. Может быть, поэтому и услышал отрезанные от меня мысом звуки.

Прислушался. Да. Там лязгала сталь… а вот послышался человеческий крик… Через секунду я уже бежал сквозь лес, не тратя времени на обход мыса по реке…

…Снег вокруг большой полыньи был забрызган красным. Кто-то корчился в снегу. Странно одетый мальчишка поддерживал другого — прямо ко мне было повёрнуто запрокинутое белое лицо. К нему подходили двое негров. Ещё двое выкручивали руки извивающейся девчонке — она как раз снова закричала, отчаянно и безнадёжно.

Разбег вынес меня прямо на заснеженный берег. Я не раздумывал и не сомневался — выдернул ноги из креплений, одновременно левой рукой сбрасывая мешок, а правой — выхватывая палаш.

Снега на речном берегу было немного. Хрюкнул, садясь в него, один из негров, державший девчонку — свистнувшая из перерезанного горла струя добрызнула до береговых кустов. Второй схватился за ятаган, оскаливаясь во всю пасть, но я достал его красивым выпадом в левый глаз. Повернулся, приседая и отбивая брошенную толлу гардой, а через секунду оказался возле двух других негров. Поймал ниже лезвия выброшенный мне в живот ассегай, и через миг его хозяин стоял уже без головы, а ассегай мягко вошёл в живот последнего из негров.

Прыжком, не теряя времени, я бросился к ворочающемуся в снегу человеку. Это тоже оказался мальчишка — в странной, неуклюжей, какой-то словно бы надутой куртке. Он смотрел на меня огромными от боли и ужаса глазами и силился что-то сказать. Рана была в левом плече — рубленая, глубокая. Я распорол куртку дагой, не понимая, почему мне до сих пор никто не поможет.

— Дайте чем перевязать! — заорал я, оборачиваясь. Девчонка стояла в снегу на коленях, мальчишка по-прежнему поддерживал своего приятеля, хотя на том не было заметно зримых повреждений. — Дайте мой мешок! Живо, придурки, ну?!.

— Ма-а-ам… — выдохнул-простонал мальчишка у меня на руках. Вроде бы по-русски… хотя это слово похоже у многих народов.

— В-в-вот… держи… — это девчонка очнулась и совала мне мешок. Глазищи — как блюдца, тоже странная одежда… Да, русские.

— Открой его, — процедил я сквозь зубы, сводя рану в плече у парня ладонями, — живей.

— Н-не раз… развязывается… — доложила она через секунду.

— Безручь! — прорычал я. — Иди сюда, зажми рану, живо! — а сам, прижав силой её ладони на место своих (по пальцам на миг вновь хлынула кровь), одним рывком распустил «коровий узел» на горловине мешка. Оглянулся — снежинки таяли над ладонями девчонки в кровавом пару. Руки сами нашарили нужное. Я бросился обратно. Заметил лежащий в снегу меч — короткий, но широкий… — Держи руки так, — приказал я девчонке…

…Мальчишка потерял сознание, но это было даже к лучшему. Переводя дух, я встал на ноги, зачерпнул снега, начал оттирать им руки, сбрасывая к ногам талые кровавые комья. Сменил снег, посмотрел на спасённых мной. Кивнул на висящего в руках друга мальчишку:

— С ним что?

— Он… он ничего, просто сознание потерял… — с запинкой ответил державший его приятель. Девчонка с ожесточённым отвращением тёрла ладони о снег — по моему примеру.

— Извини, — попросил я. — Я на тебя орал.

Она посмотрела ненормальными глазами. В глазах мальчишки вообще был страх. Я хмыкнул, подбирая дагу и палаш, тщательно вытер лезвия и убрал оружие. Поднял мешок и плащ.

— Ну здравствуйте, земляки, — обратился я наконец ко всем сразу. — Не бойтесь. Я свой. Но мне хотелось бы знать, какого чёрта вы тут делаете и почему вчетвером не смогли отбиться от четверых? Я жду ответа.

— Значит, СССР больше нет…

Я сидел по одну сторону от костра. По другую замерли, сбившись кучкой (невольно!) одиннадцать мальчишек и девять девчонок из-под Пскова, решившие встретить новый, 92-й, год на лыжной базе. Раненый лежал ближе к огню, у их ног. Было всё равно холодно — стенки большого шалаша насквозь простёгивало морозом.

Мы только что закончили рассказывать друг другу две истории. Они — в чём-то вполне обычную, если исключить то, откуда они пришли — из изменившегося мира, о котором я ничего не знал. Я изумился, узнав, что СССР уже не существует — но, если честно, дальше изумления дело не пошло. У меня просто не оставалось уже никаких чувств к той стране, той земле, той жизни. Ну — разве что отстранённый интерес, как к рассказам об истории древних цивилизаций.