Вэчел Линдсей - Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе
Он увидел бизонов, щипавших снова тронувшиеся в рост добрые травы. Он сосчитал их. Вот молодой бык, которого теперь нужно называть старым, потому что среди них он самый старший самец. Затянувшиеся шрамы на его крупной голове — это знаки, которые подтверждали его право быть предводителем стада. Два подрастающих теленка, которые были уже не телята, а годовички, бычок и — потоньше его — телочка. Три старые коровы, рядом с которыми бежали три маленьких теленка; они уже настолько подросли, что сейчас почти что могли прочно держаться на ногах и бодаться друг с другом. Но оставалась еще одна, четвертая, корова, которая, хоть и была очень толстая и большая, не произвела на свет теленка. Она держалась в сторонке, неподалеку от отвесной стены, и чтото обнюхивала на земле.
Он подошел поближе, но не настолько, чтобы спугнуть ее. На земле лежало чтото; их было два, и корова облизывала их, сначала одного, потом другого. Два теленка. Они были поменьше других, когда те только народились, но крепкого сложения — уже пытались встать па свои подкашивающиеся ножки. Скоро они нагонят других в росте. Телятадвойняшки почти всегда выходили здоровые и быстро росли. Добрая мать, самая лучшая мать. Она ждала дольше других, и не зря. Придется ей есть много доброй травы, чтобы хватало молока двум этим резвым телятам:
Трава и листья были свежи и зелены, солнце грело, лили теплые дожди, пища была хороша и разнообразна, дни проносились, и у него всегда было так много дела, и так много часов, когда он на припеке наблюдал в своем каньоне бесконечную изменчивость жизни. Но еще больше было часов, когда он ласковыми ночами, лежа у шалаша, ждал, пока луна не взойдет над стеной каньона и ее нежное сияние не брызнет ему в глаза: И тогда он начал видеть сны.
Он был взбудоражен, и на то не было причины. Он был беспокоен и не знал почему. Он был раздражителен, и внезапно ярость обуревала его, когда не от чего было приходить в ярость. Он мало ел — не было аппетита, и он похудел. Стал есть больше, насильно заставляя себя есть, но и от пищи было мало проку. Он не прибавлял от нее сильной плоти, как прибавляли ее от трав бизоны. Был конец весны, время, когда полнеешь с доброго житья, а он не полнел. Он мало спал, а когда спал, то видел сны.
Сны были неопределенны, и, просыпаясь, он не мог их припомнить. Иногда он просыпался в еще большем изнеможении, чем заснул, и тихо лежал, охваченный странной усталостью. Иногда он просыпался в тревоге и напряжении и, вскочив, расхаживал вокруг тяжелыми быстрыми шагами, гневаясь на все. Он старался припомнить свои сны и не мог. Они ускользали от него, он почти уж припоминал, и тогда они улетучивались. Л потом он ясно видел один сон, и этот сон остался. Это был тот же сон, что он видел во время голодания. Он шел по хорошему месту, теперьто он знал, что это был его каньон, и перед ним стоял прекрасный вигвам из аккуратно сшитых бизоньих шкур, и он знал, что это его вигвам, и у входа стояла женщина. Та самая женщина, он ясно видел ее, она была молода и всетаки женственна, не красавица, но в ее лице была теплая мудрость и понимание, и она звала его. Он пошел к ней, и она исчезла, и какимто образом он тоже исчез, и он проснулся, дрожа, словно от сильного жара:
Он сидел на земле, скрестив ноги; наблюдал за плоским камнем и лежавшим на нем куском мяса. Над камнем показались темнокоричневая голова барсука с длинной белой полоской. Барсук увидел его. В маленьких черных глазках, в глубине которых вспыхнули крошечные искры, чтото мелькнуло — узнал. Барсук зашевелился, и вот на камне очутилось все его широкое серокоричневое тело. Барсук съел мясо — он отощал и выглядел усталым, словно проделал долгий путь и у него было мало еды. И всетаки он съел не все мясо. Он лежал на камне и смотрел на Медвежонка.
Медвежонок сидел совсем неподвижно, солнце грело их обоих, и наконец голова его в дремоте упала на грудь. Барсук смотрел на него, и глазки его ярко блеснули. Он заговорил, и голос его звучал тихо и скорбно.
— Здесь много всего, — произнес барсук. — Но чегото недостает. Нет тела, которое своим теплом согревало бы твое тело по ночам в шалаше.
Лучи предвечернего солнца застигли Медвежонка высоко на ближнем каменистом обрыве над третьим уступом. Его ноги твердо стояли в выдолбленном им углублении. Левая рука цеплялась за край другого пониже плеча. Правая рука сжимала кусок кремня и била по камню над его головой. Удары были сильны, и крошечные осколки плясали вокруг.
IVЖизнь шайенна на пограничной возвышенности обретает смысл благодаря обычаям и обрядам повседневного существования. В этом он и его племя не отличаются ни от какого другого народа, что живет в каком угодно месте, в какое угодно время. Отличаются лишь сами обычаи и обряды.
Обычаи и обряды шайеннов изменяются, но изменяются медленно. Точнее сказать, что они растут и развиваются, все прочнее обрастая традициями, что изменение — это процесс постепенного приспособления старого к воздействию нового. Они медленно изменяются и сейчас, так медленно, что в племени не знают, что они изменяются. Сокрушительное воздействие белого человека, его жестокие, всеразрушающие действия еще впереди.
Всего строже обычаи и обряды соблюдаются при совершении брака, во всем, что относится к бракосочетанию. На этом зиждется в конечном счете благополучие племени. Вот что сохраняет общественную жизнь, свободную, но тем не менее общественную, здоровых единородных людей, надлежащим образом приобщенных к обычаям и обрядам, которые составляют смысл их жизни:
Женщины в племени ценны не меньше, чем мужчины. В сущности, в деревне и в лагере правят они — так же как мужчины правят на охоте и на войне. Впрочем, женщины часто удерживают охотников и воинов от чрезмерной поспешности и чрезмерных стараний, и мужчины прислушиваются к таким советам. У женщины есть имущество, и, выйдя замуж, она сохраняет его. Женщина, умеющая создать уют, так же ценится, как мужчина, слывущий хорошим охотником. Ни одну девушку не отдают замуж без ее согласия. Родители, или брат, или дядя, которому она «принадлежит» в том смысле, что на его ответственности — выдать ее замуж, могут убеждать, ссылаясь на веские доводы, но принудить ее нельзя. Как человек она пользуется уважением всех мужчин в любое время и в любом месте, доколь сама уважает себя. Она не рабочая скотина, не подневольный слуга, не раб. Она шайенка.
Туго придется молодому человеку, вознамерившемуся жениться на шайенке, если не может он принести много подарков ее отцу, чтобы тот раздал их членам своей семьи и ближайшей родне. Подарки говорят, что вот мужчина, который способен позаботиться о ней, и что он глубоко уважает ее, и что он из хорошей семьи, которая помогла ему собрать подарки. Если его подарки будут приняты, то и подарки, которые он получит в ответ, не уступят его дарам или даже превзойдут их. Но если нет подарков, тогда должен он носить славное имя или числить за собой много подвигов, иначе она и не взглянет на него благосклонно. В трудном положении окажется жених, если нет у него ни славного имени, ни подвигов: он, может, и хороший человек, и она станет посматривать на него глазами нежными и полными сожаления. Но она шайеннка. Девочкой ее обучали, притом куда старательнее, чем любого мальчика, ибо она будет в племени матерью и помнит об этой своей ответственности:
