Михаил Демин - Рыжий дьявол
Ландыш поглядел на нас обоих. И спросил, подсаживаясь к Жиду:
— Вы что, давно знакомы?
— Да уж лет шесть, не меньше, — ответил, опорожнив стопку, Иван.
— Где ж это вы снюхались?
— Там, где девяносто девять плачут, а один смеется, — сказал Иван. — Понял? Мы с ним чалились вместе. Сучню резали, понял?
— Ах, так, — протянул Ландыш. И потом, обращаясь ко мне: — Что ж ты, голубок, кривлялся? Почему сразу не сказал? Ты же, оказывается, наш!
„Только не твой, — подумал я, — только не твой…" И я поднялся, потягиваясь. Потер ладонью лоб.
— Что-то мне, ребята, нехорошо, — проговорил я протяжно. — Голова болит… Тошно… Или выпил много? Пойду-ка подышу свежим воздухом.
И затем уже в дверях, вполоборота:
— Ванька, — позвал я, — пройдемся, что ли? Тут от духоты угоришь…
Ландыш проводил меня подозрительным взглядом. Но ничего не сказал. Я ведь уходил не один, а с известным ему человеком!
* * *Выйдя, мы свернули на Абаканский тракт. И некоторое время шагали молча. Скрипел под сапогами гравий. Светились папироски во мгле. Ночь обволакивала нас прохладой и запахами спелых июльских трав.
А в вышине, в лиловой бездне — среди обрывков летящих туч — мерцал оранжевый осколок луны. Он был косой и чуть вогнутый и напоминал наклоненную чашу.
Существует примета: если из такой „чаши" вода, по идее, может легко пролиться, то назавтра следует ожидать скверной погоды.
И погода уже начинала портиться. Где-то за Енисеем вспыхивали и гасли — словно бы подмигивали — зеленоватые зарницы и лениво, тяжело шевелился гром. Там уже начинался дождь, и судя по всему, его несло в нашу сторону.
„Эх, дождь идет, — вспомнилось мне, — ураган будет…"
— Так как же ты все-таки попал сюда? Или снова решил развязать узелок?
— Да нет, все вышло случайно, из-за моей глупости… Понимаешь, я дал Ландышу клубную машину. А он на ней провернул одно дело. Ты сам, наверное, слышал, — он хвастал за столом… Ну, и вот теперь он меня шантажирует, хочет, чтоб я с ним работал. Предлагает долю…
— А ты ее не берешь, не хочешь? — усмехнулся Иван.
— Конечно.
— Ну и дурак. От грошей отказываться зачем? Раз уж так получилось, бери, хватай.
— Нет, — сказал я, — не хочу! И не только потому, что я завязал… Со стукачами я как-то не привык общаться. Я человек брезгливый.
— Постой, — сказал Иван, — погоди!
Он ухватил меня за отворот пиджака и рывком подтянул к себе. Несмотря на то, что он славился, как тонкий игрок, руки у него были широкие, короткопалые, мужицкие — все в узлах жестких жил. И держа меня, как в тисках, он спросил, сужая глаза:
— Ты понимаешь, что говоришь? Это, Чума, не шутки. Поберегись! Такими словами не балуются, за них отвечают.
— Так я готов ответить.
— Тогда выкладывай! Что тебе известно?
— Много кое-чего, — сказал я, высвобождаясь из тисков. — Много…
И я медленно, стараясь не упустить ни одной детали, начал рассказывать ему обо всем, что я узнал и что понял… Он слушал меня молча, не перебивая. И потом проговорил:
— Да, Каин поторопился. Казнил Грача и оборвал все ниточки. А ведь мог бы все узнать — еще год назад. Мог бы все спокойно выяснить… Но он же спокойно не умеет. Вечно пенится, психует, марафетчик чертов.
— А ты разве знаешь Каина? — спросил я.
— Встречал пару раз. Встречался… Он сейчас на севере, в районе Енисейска. Ну и все время шумит. Воду мутит. Ведь он, понимаешь, не просто грабит, а как бы сводит счеты с советской властью. Родители его — из раскулаченных, из ссыльных… Ну, и вот…
Иван загасил окурок. И добавил задумчиво:
— Власть эта наша, ясное дело, — не сахар. Нет, не сахар… И я бы сам, к примеру, предпочел работать где-нибудь на Западе, на свободе. Там-то легко!.. Там для блатных — истинный рай!.. Но что ж поделаешь? Родину не выбирают. И мне вообще непонятно: зачем смешивать чистое ремесло — с политикой?
Мы еще потолковали — и стали прощаться. И я сказал в заключение:
— В общем, советую тебе — понаблюдай за Ландышем, когда он будет в Алтайске. Где-то там у них имеется тайная явка. Я в этом абсолютно уверен! Но мне самому следить нелегко, неудобно. Я ведь один, и фигура, к тому же, заметная…
— Будь спок, теперь им без тебя займутся, — сказал Иван, стиснув в железном пожатии мою руку. — В Алтайске у меня есть свои ребятишки. К ним-то я и приезжал…
И он быстро, пристально взглянул на меня:
— Хочешь знать — зачем?
— Нет, нет, что ты, не хочу, — поспешно возразил я, — в моем положении самое лучшее — к тайнам не приобщаться.
— Правильно, — сказал Иван, — так проживешь без хлопот… И — дольше!
КОЕ-КАКИЕ ДЕЛИШКИ
Домой я воротился поздно, под утро. Все уже спали в избе. Стараясь не потревожить хозяев, я заварил на кухне чифир — густой, крепчайший чай, такой, какой делают в Заполярье, ушел к себе и долго пил пахучую, терпкую эту жидкость. И чифир протрезвил меня. Голова очистилась, и я с предельной ясностью осознал все, что произошло.
„Ну и кашу ты заварил! — сказал некий голос, идущий из самой глубины души — из каких-то дальних ее закоулков; он всегда таился там и просыпался время от времени. И порою бывал беспощаден, насмешлив, презрителен. — Эх ты, доморощенный сыщик, деревенский Шерлок Холмс! Как же это ты так заловился — повис, как сазан, на крючке? Позор, позор! Хотел разоблачить убийц, а в результате — сам стал жертвой шантажа… И к тому же затеял сложную двойную игру; решил отомстить Ландышу… Дай Бог, чтобы твои подозрения подтвердились. Праведная месть — дело красивое, нужное! Ну, а если Иван ничего не сможет узнать? А если он вообще связан с Ландышем узами более крепкими, чем это кажется? И когда придет момент выбирать, он выберет его, а не тебя? Что тогда? Что тогда?"
Что тогда? Об этом мне даже и думать не хотелось. Было страшно вдаваться в детали. Было ясно только одно: тогда мне будет плохо…
Я сидел в одиночестве, в полумраке. Курил папиросы одну за другой и прислушивался к ветру, шатающему ставни, и к дробному плеску начинающегося дождя.
Дождь ширился, рос. Изредка вспыхивали молнии, и сквозь щели в ставнях проникал синеватый мертвенный свет. С треском раскалывалось небо над самой крышей. Гром как бы сотрясал все строение, но на хозяйской половине по-прежнему царила тишина. Там спали непробудно.
И я подумал вдруг, что вот я принес в этот дом тишину и благополучие, дал людям спокойный сон… А сам теперь сна лишился. Мы как бы поменялись с Алексеем ролями.
* * *Так прошло трое суток. Я искал какого-то решения и не находил… И однажды я не выдержал и взмолился. Прибег к старому, испытанному способу. „Господи, — сказал я, — я всегда вспоминаю о Тебе только в трудные минуты. Когда все хорошо, я Тебя не зову — и это, конечно, свинство. Нельзя быть таким меркантильным и мелочным. Но Ты все терпишь и все прощаешь. И Ты понимаешь все. И вот сейчас мне опять нужна Твоя помощь! Я снова поскользнулся… И на сей раз — всерьез".
