Уилбур Смит - Пылающий берег

— Я обожаю «Аиду», а вы, капитан?

Граф подробно расспрашивал его о там, что производится в семейных владениях, и Майкл обнаружил, что ему трудно сосредоточиваться на ответах.

— Мы выращивали большое количество черной, австрийской акации, но мой отец и дядя убеждены, что после войны автомобиль полностью заменит лошадь, и поэтому последует резкое сокращение потребности в кожаной упряжи и, следовательно, в красителях из этой акации…

— Как же жаль, что лошадь должна уступить этим шумным вонючим дьявольским штуковинам, — вздохнул собеседник, — но, конечно же, они правы. За бензиновым двигателем — будущее.

— Теперь мы сажаем сосну и австралийский голубой эвкалипт. Это крепеж для шахт, где добывается золото, и сырье для бумаги.

— Совершенно верно.

— Конечно, еще у нас есть сахарные плантации и скотоводческие ранчо. Мой дядя полагает, что скоро появятся суда, оборудованные холодными помещениями, которые повезут подготовленные нами мясные туши по всему миру…

Чем больше граф слушал, тем больше радовался.

— Пейте, мой мальчик, — настоятельно советовал он Майклу в знак своего одобрения. — Вы выпили всего лишь каплю. Напиток вам не по вкусу?

— Он превосходен, однако — le foie — моя печень. — Майкл нажал себе под ребрами, и граф издал сочувственные и полные тревоги звуки. Как француз, он полагал, что большая часть болезней и неприятностей в мире может быть отнесена на счет неисправной работы этого органа.

— Ничего страшного. Но пожалуйста, пусть мое маленькое недомогание не мешает вам. — Майкл сделал самоуничижительный жест, и граф послушно вновь наполнил собственный стакан.

Обслужив мужчин, обе женщины принесли на стол свои тарелки и присоединились к ним. Сантен сидела рядом с отцом и говорила мало. Ее голова поворачивалась то к одному, то к другому мужчине, как бы в почтительном внимании, до тех пор, пока Майкл не почувствовал легкое прикосновение к своей щиколотке и всеми своими нервами не ощутил, что она дотянулась до него под столом ногой. Он виновато задвигался под пристальным взглядом графа, не смея взглянуть через стол на Сантен. Нервно подул на кончики пальцев, словно обжег их о печку, и быстро заморгал.

Нога Сантен исчезла так же тайно, как и появилась, и Майкл выждал две или три минуты, прежде чем потянулся сам. Найдя то, что искал, обхватил ногу девушки своими; краем глаза видел, как она вздрогнула и яркая краска стала заливать снизу вверх сначала шею, а потом щеки и уши. Он повернулся, чтобы рассмотреть ее, и был настолько очарован, что не мог отвести глаза до тех пор, пока граф не заговорил громче.

— И много? — резковато повторил он, и Майкл виновато отдернул ногу.

— Прошу прощения. Я не слышал…

— Капитану нездоровится, — быстро вмешалась Сантен, немного задыхаясь. — Ожоги еще не зажили, и он слишком много сегодня работал.

— Мы не должны его излишне задерживать, — живо согласилась Анна, — если он закончил свой ужин.

— Да-да. — Сантен встала. — Мы должны отпустить его домой отдыхать.

Граф выглядел по-настоящему расстроенным тем, что лишается компании для выпивки, пока Сантен не утешила его:

— Не беспокойся, папа, сиди здесь и допивай свое вино.

Анна проводила парочку на улицу, в темноту кухонного двора, и стояла рядом, уперев руки в бока и зорко следя, как они произносят застенчивые слова прощания. Она выпила ровно столько кларета, сколько было нужно, чтобы притупились ее острые инстинкты, иначе задумалась бы, почему Сантен так захотелось проводить Майкла до самого мотоцикла.

— Могу я снова приехать к вам, мадемуазель де Тири?

— Если вам этого хочется, капитан. Смягченное вином, сердце Анны потянулось к ним.

Потребовалось усилие, чтобы вернуть жесткую решительность.

— До свидания, Mijnheer, — сказала она твердо. — Это дитя схватит простуду. А теперь иди в дом, Сантен.

Граф обнаружил, что совершенно необходимо запить кларет одним или двумя стаканчиками fine de champagne[64]. И серьезно объяснил Сантен, что это устранит кислый привкус вина. Поэтому обеим женщинам пришлось помочь ему добраться до постели. Он совершил это довольно опасное восхождение в спальню, исполняя марш из «Аиды» скорее с жаром, нежели талантливо. Когда добрался до кровати, то повалился, как срубленный дуб, плашмя на спину. Сантен, помогая себе коленями, стянула с отца сапоги.

— Благодарю тебя, моя малышка, твой папа любит тебя.

Вдвоем женщины усадили его и накинули через голову ночную рубаху, а затем позволили ему снова упасть на подголовный валик. Так как ночная рубаха обеспечивала графу приличный вид, они сняли с него бриджи и, перекатив, уложили в постель.

— Пусть ангелы хранят твой сон, красавица, — невнятно пробормотал граф, когда его укрыли стеганым пуховым одеялом, и Анна задула свечу.

Под покровом темноты она протянула руку и погладила взъерошенные жесткие, как щетка, волосы. Наградой был раскатистый храп, и следом за Сантен она вышла из комнаты, мягко притворив за собой дверь.

Сантен лежала и слушала, как вокруг нее в ночи стонет и скрипит старый дом.

Она мудро поступила, что воспротивилась искушению залезть под одеяло полностью одетой, ибо Анна нанесла ей один из своих неожиданных визитов как раз тогда, когда Сантен собралась погасить свечу. Анна села на край кровати, словоохотливая от вина, но не настолько опьяневшая, чтобы не понять, переоделась Сантен в ночную сорочку или нет. Зевая и вздыхая, Сантен пыталась телепатически внушить Анне, что той хочется спать, но когда это не получилось и девушка услышала, как вдали куранты церковных часов в Морт Омм бьют десять, то сама притворилась спящей. Настоящей мукой было лежать смирно и имитировать ровное дыхание, ибо от волнения и нетерпения она вся горела.

Наконец Анна поняла, что разговаривает сама с собой, и стала двигаться по крохотной комнатке, поднимая и складывая сброшенную одежду Сантен, и в конце концов наклонилась над ней, чтобы поцеловать в щеку, а затем пальцами погасила фитиль лампы.

Едва оказавшись одна, Сантен села в постели и обхватила себя руками, испытывая волнение и тревогу от предвкушения свидания. Хотя в душе ей было вполне понятно, какой должен быть финальный результат встречи с Майклом, точная механика всего этого пока оставалась соблазнительно неясной. Процесс логических рассуждений подсказывал, что в широком смысле все не могло уж слишком отличаться от того, чему она сама бессчетное количество раз была свидетельницей в поле и на скотном дворе.

Сантен получила подтверждение этому однажды дремотным летним полднем, когда легкое движение в одном из неиспользуемых стойл привлекло ее внимание. Забравшись на чердак, она сквозь щель стала наблюдать за Эльзой, судомойкой, и Жаком, младшим конюхом, пока постепенно до нее не дошло, что онииграют в петушка и курочку, жеребца и кобылу. Она размышляла об этом много дней, а также с большим вниманием прислушивалась к сплетням женской прислуги. Наконец, набравшись храбрости она отправилась со своими вопросами к Анне.