Алексей Леонтьев - Тройной прыжок

— Будет, Георгий… — пробормотал паренек.

— Зачем стесняешься, дорогой? Сегодня о тебе уже министр знает, а завтра, может, вся страна услышит!

Проводник посмотрел на пассажира. Паренек как паренек, лет шестнадцати, не больше. Модный костюм, нейлоновая сорочка. Ничего героического нет. Разве только свежая ссадина над бровью.

— Ну, Олег! — железнодорожник крепко обнял паренька. — Будь здоров, генацвале! Приезжай, всегда дорогим гостем будешь!

Поезд мягко тронулся.

— Попрошу подняться! — сказал проводник.

Неловко запнувшись, паренек вскочил на подножку.

— Аккуратней, молодой человек! — укоризненно произнес проводник. — Пройдите в вагон.

Юноша прошел в коридор. Он остановился у окна.

— В пятом купе нижнее место свободно, — сказал неслышно подошедший проводник. — Я сейчас постелю.

— Нет, нет… Не надо… Я здесь…

Глаза у паренька не то усталые, не то грустные.

— Как хотите, — согласился проводник. — Если что надо, кликните.

Он скрылся в служебном купе.

Юноша стоял у окна. Мимо проплывал пустой перрон.

Вдруг из здания вокзала выскочила девушка. Она огляделась по сторонам и бросилась за поездом.

На высоких каблуках-шпильках ей было трудно бежать.

Она поравнялась с мягким вагоном.

Паренек отодвинулся от окна раньше, чем она могла его заметить.

Девушка бежала рядом с вагоном, заглядывая в окна.

Поезд шел все быстрей.

— Олег! — отчаянно крикнула девушка. — Олежка!!

Она остановилась на самом краю платформы.

Подошел высокий парень в черном свитере. Он нес большую красно-синюю сумку.

За окном вагона было темно, но Олег угадывал места, которые он проезжал.

Вот здесь их пыталась нагнать сцепка из трех тепловозов, а они стояли у окна и держали друг друга за руки…

А здесь она спала на его плече…

Когда поезд проезжал мимо разъезда, где их чуть не сбросили под откос, в коридор вышел толстый пассажир в полосатых пижамных штанах и сетке на пухлом теле. Он посмотрел в окно на плохо освещенный перрон и спросил:

— Это какая станция?

— Это разъезд, — сказал Олег.

— Н-да… — протянул пассажир. — Унылое местечко. — И, шаркая шлепанцами, пошел в дальний конец коридора.

Смотреть в окно расхотелось. Олег вспомнил о Петькиной книжке.

Там речь шла о каком-то корветен-капитане Эрихе Райтнере. Потом оказалось, что он совсем не Райтнер, а наш капитан-лейтенант Чеботарев…

Впереди засветились огни большой станции. Олег посмотрел на часы.

Сейчас в депо как раз кончалась вечерняя смена.

Едва поезд затормозил, как в вагон вскочили двое железнодорожников. Они бросились к Олегу.

— Селезнев?!

Они подхватили его под руки и повели к выходу, как будто он был тяжелобольной.

На перроне стояли работники станции. Среди них Олег увидел своего бригадира и других слесарей из депо. Петьки он не заметил.

Его снова начали расспрашивать, уговаривали пройти в медпункт.

Олег сказал, что очень устал и хочет домой. Тогда предложили отвезти его домой на машине.

Он отказался — не надо.

Ему хотелось пройтись. Почти два часа он просидел на откидном сиденье в коридоре вагона.

В конце концов Олегу удалось вырваться, пообещав, что придет завтра с утра и все расскажет.

Он уже выходил с перрона, когда увидел Петьку. Раньше его просто загораживали другие. Петька подошел, улыбаясь, и сказал:

— Пошли, Селезень! Шабаш.

Он стоял, улыбался, но глаза его бегали.

Олег сунул руку в карман и вынул книжку.

— В другой раз не забывай, — сказал он.

Олег ушел, а Петька так и остался с книжкой в руках на перроне.

Я не торопясь шел домой. На улицах было темно, тихо.

Всего несколько часов я не был здесь, но чувствовал себя так, будто вернулся после долгого отсутствия.

Как будто это был город, в котором я родился, вырос, а потом уехал и вот теперь вернулся спустя много, много лет.

Я вышел на свою улицу. Она круто спускалась вниз. Раньше, говорят, здесь были речушка и пруд. Потом речушка высохла, а пруд засыпали. Остался только крутой спуск, над которым стоял наш дом.

У нас в окнах было темно. Значит, мама еще не пришла с дежурства.

Не спеша, я шел по улице и смотрел на наш дом. Он всегда казался мне очень старым и неуклюжим. Гриб-переросток среди новых пятиэтажных кварталов.

Но сейчас свет луны падал так, что здания рядом были в тени, а наш дом — освещен. И вдруг я по-новому увидел его.

Увидел яркие желто-белые стены, свет в окнах между колоннами.

Услышал музыку и даже шелест листьев лип. У нас до сих пор растут две столетние липы во дворе.

Внизу с шумом бежала река.

А дом был выше всех. Он стоял на холме, над прудом, и был виден издалека отовсюду…

Может быть, в самом деле Пушкин читал в нем свои стихи у камина?

Дверь я открыл своим ключом. В квартире было тихо, только Зинаида Станиславовна на кухне у плиты наворачивала седые волосы на бигуди.

— Добрый вечер! — сказал я.

— Откуда это ты в таком виде? — ахнула она и с ужасом втянула воздух. — Боже мой, кажется… пьян?

Открывая дверь в комнату, я услышал глубокий вздох и возглас:

— Бедная Елена Сергеевна!

Я быстро постелил себе постель, разделся и лег. Все-таки я здорово устал.

За раскрытым окном послышался стук каблучков. Эти шаги я узнаю из тысячи, из десятка тысяч. Шаги мамы.

Я погасил свет.

По стенам и потолку изредка шарили фары проезжавших по улице автомашин, выхватывая из темноты склоненные лица атлантов.

Вошла мама.

— Олежка, — спросила она, — ты спишь?

Мне не хотелось притворяться, и я отозвался.

— Еще нет…

— Что там случилось у вас сегодня на станции?

— Не знаю, — сказал я.

— Разве ты не слышал?

— Нет.

— Как же! Ужасная история… — Мама села ко мне на тахту. — Что-то случилось с тепловозами, и они ушли без машиниста. А на них оказался какой-то человек… Неужели ты ничего не знаешь?

— Нет, — сказал я. — Откуда мне знать? Я всю смену из депо не выходил.

Мама погладила меня по голове.

— Хорошо, спи, Олежка!

Она поцеловала меня и вышла из комнаты. Наверное, пошла рассказывать Зинаиде Станиславовне, что случилось на железной дороге.

«Олежка… Хорошее имя…»

Свет луны упал на кудрявую голову атланта. Он бессменно нес свою тяжкую ношу. Атлант смотрел на меня. Так же, как всегда.

— Ну что, старик? — сказал я. — Знаю, тебе трудно… Но и мне сейчас нелегко. Видишь, я несу свою тяжесть, не жалуюсь… Неси и ты!