Схватка - Александр Семенович Буртынский
— Есть, ясно! Зачем — не понимал? Все понимал! Ясно! Спасиба.
Трубка щелкнула.
— Товарищ лейтенант, к замполиту.
Я вскочил, затягивая ремень. Вызов в воскресенье? Да еще с утра.
— Больше он ничего не сказал?
— Нет, но голос добрая.
— А «спасибо» за что?
— С выходной днем поздравлял.
— Ну все, — сказал Политкин, — чует мое сердце, свистит наш вороной, товарищ лейтенант. Демобилизация!..
* * *
Когда подполковник Иван Петрович Сердечкин волновался — суровый по природе своей, был он вместе с тем чуток и весьма деликатен, — глаза у него становились светлые, а зрачки превращались в точки, и казалось, что он старается что-то разглядеть за твоей спиной.
— М-да, дела…
Андрей, которому передалось скрытое беспокойство замполита, уже догадывался, что ничего хорошего этот вызов ему не сулит, внутренне весь подобрался, погасив полыхавшую в нем в это солнечное утро беспричинную радость.
— Ты завтракал? — спросил Сердечкин и, встав из-за стола, потер переносицу, что окончательно убедило Андрея: новость не из приятных. — Давай тогда ко мне, я ведь тоже натощак, Аня пельмени стряпает. Посидим, потолкуем…
Они спустились вниз и узкой, прокопанной в сугробах стежкой протопали во флигелек, где Иван Петрович жил со своей женой медичкой Анной Павловной — Аннушкой. Хрупкая, светловолосая, с миловидным, по-детски просветленным личиком, она тотчас захлопотала у стола, расставляя тарелки.
Андрей молча оглядывал жилье-времянку, в котором, кроме стола, стульев и топчана, не было никакой мебели, если не считать полок с книгами во всю стену. От тарелок с бульоном поднимался ароматный пельменный парок. Сердечкин уже отвинчивал стеклянную пробку у трофейного графинчика, а гость, глядя на пестрящие корешками книжные полки, вдруг вспомнил забавный случай. Однажды на переходе в Восточной Пруссии какой-то армейский генерал, разозленный медленным движением колонны, решил перетряхнуть полковой обоз. Первой ему попалась повозка Сердечкина с пестро обклеенными чемоданами. От удара они пораскрывались, книги посыпались в грязь. Генерал, насупясь, спросил:
— Откуда, зачем?
Подоспевшему Сердечкину пришлось объяснять. Немного книг еще из дому, остальные — техническая литература — разыскал в подвалах сожженных домов, поскольку надеялся выжить, а после войны на заводе они пригодятся. Генерал махнул рукой и помчался на своем «виллисе» дальше.
— Ну вот, — сказал Сердечкин. Он так и не открыл бутылку, отодвинул в сторону. — Сначала дело. Придется нам с тобой малость отложить наши мирные мечты…
Андрей не удивился. Сердечкин посмотрел на него и расстелил на столе карту-десятиверстку.
Аня было запричитала над остывающими тарелками, но Сердечкин сказал твердо, что никак не вязалось с виноватой нежностью в серых его глазах:
— Пять минут. Горячее все равно есть вредно. Чьи слова?
Анечка тряхнула короткой своей стрижкой и, сняв передник, ушла на кухню.
Подполковник объяснял. Андрей слушал.
Дело было проще простого. На носу выборы, а в Полесье пошаливают банды. На некоторое время полк посылает в отдаленные поселки небольшие группы солдат. Чтобы люди там могли спокойно проголосовать за своих избранников. Ну, разумеется, поведение солдат должно быть достойным. Короче говоря, дружба и взаимопонимание.
— Это надо понять всем, а твоим отчаюгам особенно, — подчеркнул замполит. — Никаких выпивок, гулянок — ни-ни…
— Ясно.
— Возьмешь с собой человек восемь, новичков оставь… Вот сюда. — Подполковник ткнул пальцем в самую гущу зеленого пятна с мыском степи и линией железной дороги. — Ракитяны… Поселочек полусельского типа. Стеклозавод, домишки с приусадебными участками, вокруг хутора. Одним словом, мещанский городишко, начинающий жить по-новому.
Андрей кивнул.
— Ладно, не вешай нос, — сказал Сердечкин. — Мы еще свое возьмем…
«Мы… Это уже из солидарности. Тебя завтра отзовут, ты и укатишь».
Но в душе Андрей не мог обижаться на Сердечкина, с которым протопал полвойны, порой даже забывал о разнице в звании — простой, душевный мужик. Один только раз видел его в ярости: когда Аня, тащившая раненого, подорвалась на мине. В то утро он повел в атаку застрявший под холмами батальон — прямо на кинжальный огонь. И остался цел, даже не царапнуло, видно, ненависть сильнее пули.
Под Ковелем после двух неудачных попыток взять «языка» подполковник — надо же! — лично взялся сопровождать группу по нейтралке. Тут их и накрыли, Сердечкина контузило. И, если бы не Андрей, чудом отыскавший Ивана Петровича в затопленной воронке, конец бы замполиту.
— Так давай за все хорошее. — Иван Петрович поднял рюмку. — Аннушка, что ты как султанская жена — на своей половине…
— А ты и есть султан. — Она подошла и сзади чмокнула его в седую голову…
Глаза у Сердечкина стали влажными, голос дрогнул:
— Садись, Анюша…
Казалось, он стеснялся собственного счастья, был неловок, растерян. Спросил, видно, первое, что пришло на ум:
— Да, Полесье… Знаешь, что это такое?
Андрей знал, за полгода пришлось полазить по лесам, и невозможно было не поддаться их колдовской красоте.
Девственные березовые рощи с их робким лепетом на солнечном ветру, осиновые буреломы, пахучие мшаники и густой настой воздуха, который пьянит летом и обжигает в мороз. А еще там кое-где средь лозовых кустарников, в кленовой гуще торчат обгорелые трубы. Только трубы да заросшие травой пепелища — следы войны.
— Между прочим, — сказал вроде бы без всякой связи Сердечкин, — когда мне жалуются на этих недобитков бандеровцев — мол, им легко прятаться, днем он с плугом, а ночью с обрезом, поди раскуси, — думаю, дело не в этом, не только в этом… Свои же их и боятся. Страх покоится на вековой инерции. Дремучая безграмотность, темнота. — Он покачал головой, вздохнул. — Ты ешь, ешь… Удивительно многострадальный край. Ты загляни в историю — все войны проходили по этой земле. И турки, и поляки, и немцы, и все разделы царские полосовали душу здешнего поселенца, и эта кровавая эпопея с бандитами… Страх, страх. Он вколачивался в душу как гвоздь. Кто свой, кто чужой, иным было не понять. И немудрено! Откуда это идет? От желаний одних властвовать над другими? Это язва человечества, и мы ее уничтожим, на то мы и родились! Думаешь, политграмоту тебе читаю? Нет. Это надо понять, понять и почувствовать… И вот люди впервые в жизни получили родину. Вместо панских нагаек и страха, вместо клочков болотистой земли и куриных хат — огромная Родина аж до Охотского моря…
Он любил иногда поговорить, заводился, ревниво следя за реакцией собеседника, в этом не было и тени наставничества, он говорил, что чувствовал. С Андреем он вообще бывал особенно откровенен. Уважал его за храбрость, ценил умение слушать. Одним словом, питал слабость. Кукушкин это чувствовал, хотя и не мог объяснить, как не мог определить точно и своего отношения к Сердечкину. Просто нравился человек — и все тут.
— Вот почему, — продолжал замполит, уже остывая, — с этим новым пополнением нашей советской
