От дороги и направо - Станислав Борисович Малозёмов
Катер как-то боком, бурля потише винтом, подкрадывался к пристани. Она была вся сколочена из досок разной толщины и покрашена явно творцом импрессионистских иллюзий. Сама будочка дежурного по пристани была размером со спаренный туалет «М» и «Ж», но с окнами по всему периметру для обзора событий. И крашена будка была бело-синим колором. Под тельняшку. А тётка в будке сама сидела в маловатом для неё тельнике и в руке у неё был желтый мегафон, сквозь который она заунывно напоминала, что сейчас катер причалит.
Получилось так, что на пристани вышел я один. Перед глазами слева от будки торчали прибитые к перилам рейки, задранные стрелками вверх, потому как берег нависал над пристанью примерно с высоты метров пятнадцати. Пристань с большой землей была скреплена тоже сине-белыми сходнями, лестницами с перилами и наклеенными на перила объявлениями. Я прочитал только одно. Городу Чкаловску требовался почтальон с собственным мотоциклом для развозки посылок по району. Больше про Чкаловск не было ни слова, ни стрелки-указателя.
Путешествие по сходням вверх – это разговор отдельный и в моё описание не влезет ни по эмоциям, ни по размеру. Наверху не было никого и ничего кроме леса километров в трех, лога глубиной в рост дяди Стёпы-милиционера. Лог был цветаст настоящим разноцветочным благоухающим ковром. В него спускалась протоптанная тропинка, затушевывалась травами на дне и выныривала на поверхность, которую только сам Создатель мог так разрисовать колокольчиками, подсолнухами и похожими на летний снег густыми зарослями ромашки.
Катер внизу свистнул как маленькая птичка, тетка что-то важное проорала в мегафон и стало тихо. Молчаливо, как на поминках, когда ещё никто не выпил за упокой души. Я огляделся и метрах в ста от себя засек пацана с велосипедом, у которого колёс не было либо натурально, либо они утонули в цветах. Пацан стоял не шевелясь и был похож на гипсовый памятник пацану с волжского берега.
Я продрался сквозь живой букет колокольчиков и понял, что колеса у велосипеда есть, а пацан не гипсовый, а вполне живой, хоть и неподвижный.
– А где тут Чкаловск? – дернул я за штанину велосипедиста. – Может, подбросишь на велике?
Мальчик повернул ко мне только лицо и, окая по-волжски, протяжно и лениво как гудок пароходика пропел:
– Чика-лооовск? Так он тута близехо-то, Чи-ка-лооовск! Он туда ты иди, ото ж и доо-йти-то пустяшно дело-о!
И при этом он перехватил велосипед другой рукой, а свободную протянул, растопырив пальцы, прямо на лес.
– Он чего, в лесу стоит, Чкаловск? – удивился я.
– Сам ты в лесу стоишь. – обиделся пацан. – Чи-ка-лооовск, он жо он оноо где, позалесо-оом зараз.. Я бы довез на рамке, да жду «ракету». Брат идет рыбу глушить. Не могу, стало-оо быть.
И я пошел через ромашковое поле на лес, за которым сокрыт городок, родивший неповторимого летчика всех времен и народов.
Добрел я до Чкаловска часов через семь, ближе к вечеру, поскольку юный велосипедист, видимо, пошутил. Или, может, я ему не понравился просьбой подбросить до города на рамке, а велосипед было жаль перегружать дополнительным туловищем.
В городке я удачно переночевал в десятикомнатной гостинице всего за 50 копеек, а с утра до обеда с помощью чуть ли ни всего местного начальства, уважающего прессу по партийной установке, сделал всё, зачем приплыл. Надо было ехать дальше. В город Городец. Я специально сейчас ничего не рассказываю о городах и сёлах, куда меня заносила воля редактора молодежной газеты, потому, что это совсем другая тема. Да и рассказам этим размер – хоть и не сильно, но всё же толстенькая книжка.
Я о приключениях и злоключениях пишу, из которых меня вытаскивали добрые люди.
Городец стоял на левом волжском берегу. На 27 километров ниже. Я сполз по сходням, сделанным добротно для самоубийц. Делать самоубийце ничего не надо. Просто сойди на первую ступеньку сходней, а там, внизу, примут твой свежий труп. А совершенно безопасны сходни только для очень пьяных, которым и страхи неведомы, и травмы не болят при постоянной спиртовой анестезии.
Тетка в будке была уже другая, но в том же тельнике, который её не так уродовал, как сменщицу. На левый берег отсюда заворачивала только одна «ракета» на подводных крыльях. Причаливала она сюда на пять минут вечером, в 19.00 московского времени. То есть, торчать возле полосатой будки с орущей временами тёткой мне было отведено расписанием движения плавсредств ещё часов пять. Я сел на нижнюю ступеньку сходней, достал ручку и лист бумаги, пристроил лист на портфель и начал в прямом смысле на коленке писать репортаж из музея Чкалова. К приходу «ракеты» я его сочинил. Получилось вроде бы нормально. Билет до Городца я купил давно и он пять часов мялся в заднем кармане штанов вместе с деньгами и серьёзной редакционной бумагой, почти приказывающей всем оказывать мне всяческое содействие и везде пропускать. Сверху бумага имела солидный редакционный трафарет с адресом, но без телефонов, а внизу как синяк после отчаянной драки набухла от букв внушительная печать.
В Городец почему-то население плыло с большой охотой. Человек двадцать с хозяйственными сумками и серыми мешками, чем-то набитыми под самую веревку. А, может, им куда-то ещё дальше надо было – я у них не спрашивал.
Шли мы по центру Волги. Огромная, отливающая матовым пламенем заката река. Закат расползался по темно-серой плавной волне, под которой физически чувствовалась глубина и безумство течения.
Я пошел на палубу, облокотился о низкий борт из толстой нержавейки и увлекся рассеченной крыльями водой. Она вылетала из-под крыла свистящим желтоватым пластом и через пять секунд рушилась позади кормы, будто её бросили прямо с неба. Рядом со мной примостилась парочка влюбленных. Девушка беспрерывно смеялась, а парень без перерывов шутил. Из-за шума движения слышны были жалкие огрызки фраз и смеха. Потом девчонка подошла ко мне слева и, надавив грудью на мою руку, закричала, побеждая все другие шумы: – Ты в Гоороодец, ай куда дальше?
Я еще не успел ничего мяукнуть, как с другой стороны парень обнял меня за плечо и тоже заорал как глухому: – Городец ништяк деревня. Пряников там поопрообуй печатных. Таких
