Джек Лондон - Как вешали Калтуса Джорджа
— Ползут, словно на похоронах, — заметил Малыш.
— У них нет собак, — сказал Смок.
— Да. Вон двое тащат сани.
— Ты видишь, один упал? Что-то случилось. Их много.
— Смотри, они шатаются, как пьяные. Вот и второй упал.
— Да тут целое племя! И дети!
— Смок, я выиграл! — провозгласил Малыш. — Примета есть примета, тут уж ничего не поделаешь. Посмотри на них — они ползут сюда, словно загробные тени.
При виде путников индейцы издали дикий радостный вопль и ускорили шаг.
— Однако их здорово потрепало, — заметил Малыш. — Смотри-ка, они валятся, как чурбаны.
— Посмотри, какое лицо у первого, впереди всех, — сказал Смок. — Это голод. Вот в чем разгадка. Они съели своих собак!
— Что мы будем делать? Удерем?
— И оставим сани и собак? — с упреком спросил Смок.
— Они съедят нас, если мы не удерем. Такой у них вид! Эй, ребята, что с вами стряслось? Не смотрите так на наших псов! Им еще рано на сковородку, поняли?
Индейцы подошли ближе и столпились вокруг путников, воя и причитая на каком-то непонятном наречии. Ужасом повеяло на Смока от этого зрелища. Это был несомненный голод. Лица индейцев со впалыми щеками и кожей, точно присохшей к костям, казались мертвыми. Толпа все росла и росла, пока Смок и Малыш не затерялись в ней окончательно.
— Прочь с дороги! Проваливайте! — заорал Малыш по-английски, после нескольких бесплодных попыток столковаться с ними при помощи тех немногих индейских слов, которые он знал.
Мужчины, женщины и дети продолжали топтаться на месте, дрожа и шатаясь на подгибающихся ногах. Толпа становилась все больше и больше. В безумных глазах вспыхивала жадность. Какая-то женщина, спотыкаясь и кряхтя, зашла в тыл Малышу и повалилась на сани, широко растопырив руки. За ней последовал старик; пыхтя и задыхаясь, он пытался развязать ремни и добраться до лежащих на дне саней мешков с продовольствием. Какой-то юноша ринулся вперед с ножом в руках, но был отброшен Смоком. Толпа напирала на них со всех сторон; разгорелся настоящий бой.
Сначала Смок и Малыш только отталкивали нападающих, но потом пустили в ход рукоятки бичей и кулаки и начали избивать толпу, обезумевшую при виде пищи. Со всех сторон слышались рыдания и стоны женщин и детей. Там и сям, во многих местах санные ремни были уже перерезаны. Мужчины подползали на животах, и, не обращая внимания на град ударов и толчков, пытались вытащить из саней продовольствие. Их приходилось отрывать от саней и отбрасывать в сторону. Они были так слабы, что валились на землю от первого же толчка. Никто из них не сделал ни одной попытки напасть на людей, оборонявших сани.
Только страшная слабость индейцев спасла Смока и Малыша. Через пять минут стена напиравших была сокрушена и превратилась в груду корчившихся и ползавших по снегу тел. Несчастные выли и стонали, судорожно раздували ноздри и с пеной у рта, остекленевшими, затуманенными глазами впивались в мешки с продовольствием, воплощавшими для них жизнь. И над всем царил страшный вой женщин и детей.
— Замолчите, замолчите! — орал Малыш, затыкая уши; он задыхался от усталости. — Ах, вот ты как! — взревел он вдруг и, ринувшись вперед, выбил нож из рук человека, подползшего к саням и пытавшегося вонзить нож в горло собаки-вожака.
— Какой ужас! — пробормотал Смок.
— Фу, запарился! — ответил Малыш, отходя от спасенного Брайта. — Что нам делать с этой инвалидной командой?
Смок покачал головой, но тут задача разрешилась сама собой. Какой-то индеец выполз из кучи валявшихся тел и выпучил свой единственный глаз не на сани, а на Смока; в этом страшном взгляде Смок прочел бешеное усилие овладеть собой. Малыш вспомнил, что он только что хватил этого старика по тому глазу, который теперь закрылся и запух. Индеец приподнялся на локте и заговорил:
— Моя Карлук. Моя хороший сиваш. Моя знает много белый человек. Моя много голодный. Все много голодный. Все не знает белый. Моя знает. Моя теперь ест пища. Все теперь ест пища. Мы купит пища. Мы много золота. Нет пища. Лето лосось не ходил Молочная река. Зима карибу не ходил. Нет пища. Моя говорит весь народ. Моя говорит — много белый человек ходит Юкон. Белый человек — много пища. Белый человек любит золото. Мы берет золото, ходит Юкон, белый человек дает пища. Много золота. Я знает — белый человек любит золото.
Дрожащими пальцами он начал шарить в мешочке, который вытащил из-за пояса.
— Слишком много делать шума, — рассеянно перебил его Малыш. — Ты сказать скво[1], ты сказать папуз[2] заткнуть глотки.
Карлук повернулся и обратился с речью к воющим женщинам. Остальные мужчины прислушались и, властно возвысив голоса, мало-помалу заставили успокоиться женщин и сгрудившихся около них детей. Карлук перестал шарить в мешке и несколько раз поднял руку с растопыренными пальцами.
— Столько людей сделать мертвый, — сказал он.
Следя за счетом, Смок понял, что семьдесят пять человек из племени умерло от голода.
— Моя купит пища, — сказал Карлук, раскрыв мешочек, и вытащил из него большой, тяжелый кусок металла. Остальные последовали его примеру, и со всех сторон появились точно такие же куски. Малыш выпучил глаза.
— Батюшки! — воскликнул он. — Медь! Сырая красная медь! А они думают, что это золото!
— Это золото, — заверил их Карлук, уловив смысл восклицания Малыша.
— Бедняги! Это была их последняя ставка! — пробормотал Смок. — Посмотри-ка! Этот кусок весит сорок фунтов. У них есть сотни фунтов меди, и они все время тащили ее с собою, а сил не было и себя-то тащить. Послушай, Малыш, мы должны накормить их.
— Легко сказать. А как насчет статистики? У нас с тобой продовольствия на месяц, то есть шесть порций, помноженных на тридцать, стало быть, сто восемьдесят порций. А тут двести индейцев — и аппетит у них изрядный. Мы не можем накормить их даже один раз.
— Есть еще пища для собак, — ответил Смок. — Двести фунтов сушеной лососины помогут нам вывернуться. Мы должны помочь им. Они свято верят в белых, помни это.
— Верно. И разочаровывать их не годится, — согласился Малыш. — Каждому из нас выпало на долю по скверному делу, одно хуже другого. Одному придется пробежаться в Муклук за подмогой, а другой останется здесь, займется этой богадельней и, вероятнее всего, будет съеден. Не забудь, что нам понадобилось шесть дней, чтобы добраться сюда. Даже налегке — быстрее чем за три дня не обернуться.
Смок на минуту задумался, взвесил количество миль и переложил их на единицы времени, измеряемого его выносливостью.
— Я могу быть там завтра вечером, — заявил он.
