Николай Прохоров - Комендант брянских лесов
В свободное время я очень любил бродить по лесу, красоте которого не переставал удивляться. Взойдешь на бугорок и залюбуешься высокими, ровными, как свечи, соснами. Спустишься в низину — непременно попадешь в березовую рощу или окажешься в осиннике. И тут, если захотел пить, найдешь ключ с прозрачной водой, позелененный тенью ольхи или ракиты. А то вдруг попадешь в полосу разнолесья, где запах ели смешивается с липовым, ясень соперничает ростом с сосной, а дуб норовит обособиться, отталкивая от себя всех корявыми сильными сучьями.
Как-то уже в июле, в теплый погожий день, я долго гулял в окрестностях лагеря, собирая ягоды. На полянах было множество земляники, а в бору — костяники, да и черника уже поспевала. Этой ягоды, как и брусники, великое множество в брянских лесах. Продвигаясь шаг за шагом, я вдруг обнаружил, что подошел совсем близко к опушке леса.
— Чего тут шляешься? — неожиданно послышалось справа.
Вопрос был задан таким тоном, как если бы говоривший застал меня в собственном огороде. Мгновенно обернувшись, я увидел в десяти шагах высокого старика в брезентовом плаще с обтрепанными полами и в малахае неопределенного цвета. На левой стороне плаща, почти у самого плеча, на грязных лентах висели три георгиевских креста. Его длинные сухие ноги были до колен обвернуты кусками пестрой немецкой плащ-палатки и аккуратно перевиты пеньковыми веревочками, идущими от неуклюжих лаптей, обшитых снизу сыромятной кожей. Впалые щеки незнакомца заросли редкими черными волосами, острый подбородок удлинялся клином бороды, из-под которой на тощей шее сильно выдавался кадык.
В опущенной правой руке старик держал за цевье карабин.
— Что молчишь, али язык проглотил? Кто таков? — грозно наступал он. Черные, глубоко посаженные глаза глядели на меня пристально, враждебно.
Ловким движением старик вдруг подбросил карабин и, зажав его под мышкой, направил дуло прямо на меня. В это мгновение я тоже положил правую руку на шейку приклада, а левой взялся за диск автомата.
— А вы кто такой? отозвался я наконец, сообразив, что шансы наши на жизнь и смерть равны.
— То-то и видно, что...
Неожиданный окрик помешал ему докончить фразу.
— Парфен! Зачем пугаешь людей?—и Семка Голубцов, мой новый товарищ из нашего отряда, вынырнул из-за ближайшей сосны и встал между нами:
— Москвич это. Слыхал, наверно? К нам прилетели недавно.
— Слыхал, да не видал, — ответил недовольным тоном старик и снова обернулся ко мне:
— А ты чего по лесу шатаешься?
— Просто захотел прогуляться.
— «Прогуляться!» — передразнил он. — Разве тебе здесь прошпект? Пора отвыкать от глупостей-то. Кажись, не гулять сюда прислали.
— И чего ты, Парфен, привязался к человеку? — вступился за меня Семка. — Ведь вот кабы не я, прострочил бы он тебя, как холстину, из автомата, ну и — лапти врозь.
— А ты иди своей дорогой, пустомеля, — огрызнулся старик, с презрением взглянув на моего заступника. Не простившись, он круто повернулся и пошел, размахивая карабином.
С молчаливым вопросом я обернулся к Семке. А он, к моему удивлению, восторженным взглядом провожал удалявшегося старика. Парфен шагал легко, высоко подняв голову, как журавль вскидывая длинные ноги.
— Ну и характер, право! — воскликнул Семка.
— А что это он регалии-то развесил? — спросил я.
— С ним насчет этого не шути,— предупредил Голубцов. — Полный егорьевский кавалер! В ту войну восемь раз ходил в штыковую атаку! Как-то старшина наш сдуру задел его: «Чего, мол, это ты, Парфен, николаевскими отличиями расхвастался? Постыдился бы». Хорошо, что сумел вовремя отскочить старшина. Парфен чуть голову не разбил ему прикладом. «Мне, — кричит, — наплевать на Николая, да и на тебя, дурака, вместе с ним. Я за Россию воевал и за это имею награды!» Потом как полоснул сверху донизу рубаху и начал считать раны. Живого места нет на старике — весь в рубцах да в пятнах. «Вот, — кричит, — мои отличия!» Еле успокоили его. Комиссар выговор объявил старшине, извиниться приказал.
— В каком же он отряде состоит?
— В отряд не записывается — один действует.
В самом деле, Парфен был как бы самостоятельной боевой единицей в лесу... Его знали во многих отрядах. Где бы он ни появлялся, везде чувствовал себя полноправным бойцом. И партизаны воспринимали это как должное, неизменно относились к нему с почтением.
Хорошо известен был Парфен и во всех окрестных селах, занятых фашистами. Он, как бывший председатель колхоза «Красное знамя», свободно заходил в дома колхозников, нередко захаживал и к старостам. Первые встречали его с уважением, вторые — со страхом. Он, как правило, появлялся в их домах неожиданно, имел странную привычку,—открыв дверь, совать в нее сначала ствол карабина.
Разговаривал Парфен со старостами властно и круто. Приказывал, к примеру, раздобыть два-три пуда соли и прислать в определенное место. Или велит смолоть на ветряке для какого-нибудь отряда зерно. И горе тому, кто ослушается Парфена!
Во всех деревнях был известен случай со старостой из села Урочье. В селе каким-то чудом уцелел племенной бык с колхозной фермы, который стоял во дворе старосты Бузина. Парфен послал ему записку и велел привести быка в лес на третий километр по Гаваньскому шоссе.
В условленный час Парфен пришел, но не туда, где была назначена встреча, а километра за полтора ближе по направлению к Урочью. Староста появился без опоздания. Он шел посередине широкого шляха и на веревке тянул упиравшегося быка. А позади его, по обеим сторонам шляха, маскируясь в кюветах, двигались фашистские автоматчики. Парфен лежал в траве и считал солдат. Их было свыше сотни. Старик пропустил солдат и благополучно скрылся в лесу.
Примерно через неделю после этого случая в Урочье произошло событие, о котором потом долго говорили. Ранним утром жители села обнаружили, что двор Бузиных распахнут настежь, а хозяин дома висит на воротной перекладине, высунув распухший синий язык.
На груди старосты белел лоскут бумаги. Когда немецкий офицер на машине подъехал к месту происшествия, переводчик, сняв с трупа бумажку, прочитал ему: «Приговорен к смерти за подлость перед Советской властью. П. Белов».
Парфен никому не рассказывал, как он привел в исполнение свой приговор: один ли это сделал или с помощью местных колхозников. Бузин был вздернут бесшумно, даже его домашние не слыхали. И быка Парфен не оставил...
Второй раз мне довелось встретить Парфена уже в отряде, и опять при необычных обстоятельствах. Дело было под вечер, в лесу. В сторонке от шалашей, под раскидистым деревом, весело потрескивал костер. Около него собрались партизаны. Приятное это занятие — сидеть в свободное время возле огонька...
