Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии) - V.S.
Обед прошёл не очень. В кафешке кто-то переключил канал и теперь там шли передачи типа «Люблю, не могу» и «Давай поженимся» и иже с ними; когда показывали жирных тёток, аппетит портился.
После обеда, войдя в кабинет, я оказался в разгаре обсуждения автотранспортных средств наших коллег и финансового положения их родителей, как чего-то неотрывно связанного с их автотранспортными средствами. В числе сплетничавших был начальник одной из канцелярий, — копия Мэтью Макконахи, только татарин. Мне он интенсивно не нравился первые дни. Я примеривался к его здоровью и жизни, — что произойдёт быстрее, — асфиксия или перелом шеи? Идеально сидящий костюм, лёгкая небритость, профессионал своего дурацкого дела. В нём было всё, что меня бы взбесило ещё вчера, но сегодня я был к нему равнодушен. Разговор продолжался.
Прозвучал термин «золотая молодёжь». Спустя ещё секунду мне был задан вопрос: «А ты, Поль, представитель «золотой молодёжи?». Для пущей образности я решил ответить вопросом на вопрос: «Вы видели на чём я езжу?!» «Нет». «Ладно, вы видели мои ботинки?..»
Затем разговор перетёк на некоего работника нашего суда, который в скором времени должен был стать судьёй. В основном говорили по-татарски, я мало что понимал. Мне в пору спросить у какой-нибудь Даши: «А что такое «халяр ничек?», а она бы мне ответила: «Как поживаешь или как дела»; а я такой: «что, им всем интересно как у меня дела?»; а Дашка мне циничной интонацией: «Нет, им наплевать как у тебя дела, им на всё наплевать, кроме денег». Отвлёкся на киноаллюзии. Потом перешли на смесь русского и татарского, — тут я уже мог вставить свои пять копеек.
— Он пришёл в наш суд ещё совсем молодым. Сначала помогал завхозу, потом, где-то с третьего раза, поступил на юрфак КГУ, потом Команданте заметил его и взял к себе секретарём (пять долгих лет он проработал секретарём, уууу!), потом ещё два года работал помощником (уууу!), теперь за него просит сам Команданте и ему гарантирован статус судьи. Все эти годы он ни с кем не встречался, только в начале лета на горизонте его либидо появилась прелестная работница канцелярии (со скверным характером). А ведь он из деревни, из бедной семьи. Он сказал, что не скажет ничего родителям, пока не получит статус… Вот обрадуется его старик и заплачет от счастья мать! — говорила помощница, обращаясь сразу ко всем.
Я уже четыре дня назад заметил, что местная публика не чурается сплетен. Интересно, — обо мне что-нибудь говорят?
— Я сейчас умру от умиления, — как можно наглее проговорил я. — Всю молодость положить на служение системе, чтобы в одну прекрасную ночь — с субботы на воскресенье — умереть от инфаркта (это была, конечно, аллюзия на кончину Родионова, чей портрет, по-прежнему, разделял меня с кофейным аппаратом), — я продолжать настраивать против себя общественную мораль.
Конечно, это была авторская интерпретация жизнедеятельности данного человека. Правда же звучала так, — даже таким умным, целеустремлённым и трудоспособным людям, как этот мальчик, приходится всю жизнь добиваться карьерного скачка, что тогда говорить обо мне, который не только не может протокол составить и уведомления разослать, но и не стесняется говорить об этом всем и каждому. Мне в голову пришла мысль немедленно уволиться. Уволиться, тем самым окончательно испортив отношения с папиком. Он меня считает безответственным придурком, похоже, он прав. Я, к тому же — трусливый и ленивый, я часто презираю сам себя, хоть даже за то, что боюсь мечтать в полную силу.
Когда кости очередного объекта были тщательно перемыты, головы зачинщиков разговора синхронно повернулись в мою сторону.
— А чем ты вообще увлекаешься, Поль?
— Да-да, хобби у тебя имеется?
— Да, имеется. В свободное от работы время я спасаю жизни. (Пауза) Я — супергерой. Днём я — незаметный судебный служащий, а ночью — бесстрашный борец с преступностью. Иногда приходится быть супергероем и в дневное время, вы же замечали, что иногда я опаздываю с обеда, — обратился я к секретарю и помощнице. — Если бы не я, — продолжил я с невозмутимым видом умалишённого, — город бы захлестнула волна преступности, знаете ли… Нагрузка на суды увеличилась бы кратно… Прошу только, не говорите об этом никому, мне ни к чему популярность.
Коллеги переглянулись между собой, затем как по отмашке разразились хохотом. Что и говорить, шутка удалась. В дверь заглянула тётенька: «Я могу задать вопрос по решению, если возникнет?» — заискивающе спросила она. «Суду вопросов не задают», — отрезает помощник, возбуждаясь от своего величия. Так-то, гражданочка, не верь, не бойся, не проси…
*****
Двадцать два часа двадцать две минуты; удача при мне. «Как мне тебя найти? Дай телефон, чтобы я мог с тобой связаться». Я: «Не надо со мной никак связываться». «Мне нужен человек, который даст мне правильный юридический совет, которому можно позвонить в любое время, который не пнёт меня под зад ногой…» Я: «Мне очень жаль, но я не могу стать для вас таким человеком, у меня, видите ли, совсем нет свободного времени. Да… я не располагаю, знаете ли, свободным временем, к тому же работаю даже по выходным, к тому же плохо знаком с трудовыми право… отношениями». «Нет-нет, братишка, ты меня не понимаешь, просто сведи меня с нужными людьми». Чёрт возьми, мужик, ты себя видел?! «Там нет нужных людей для вас», — как можно мягче выговорил я. Иногда пассажирами моего кэба были первосортные дураки. «Мы-то сами из деревни, но не какие-то там колхозники, усёк?!» «Конечно», — примирительным тоном ответил я. Ещё какие «не колхозники», я это усёк в первые полсекунды.
Как только «неколхозники» покинули мой автомобиль, мой телефон зазвонил. Муся. «Заедешь?» — спросила Муся. «Виз плеазюр», — ответил я.
Спустя сорок минут.
— Нравится вид? — спросила Маша, в очередной раз вернувшись на кухню из другой комнаты.
— Да.
— Мне тоже.
— Возносишься над Суетой? — я с завистью смотрел на весь Ново-Савиновский район из окна Муси.
— Иногда.
Я стоял около окна, которое было на десятом этаже. Моё сердце сжала невидимая рука. Испуг быстро сменился приятной болью. «Благословен Господь, даруя нам страданья,
Что грешный дух влекут божественной
