Николай Шпанов - Песцы
По короткому железному трапу, не имеющему перил, я пробираюсь на спардек. Приходится держаться руками за ступеньки трапа. Они скользки от брызг, и ноги неуверенно разъезжаются в стороны. Между мной и краем блестящего от воды спардека нет ничего, за что можно было бы уцепиться, чтобы не сползти по его крутому уклону в убегающую из-под борта темную массу водопада. Хочется встать на четвереньки и всеми четырьмя конечностями вцепиться в палубу.
Ветер особенно громко шумит в ушах.
Нацелившись и уловив момент, когда судно находится в почти горизонтальном положении, я сразмаху втыкаюсь в узкий проход между стенкой рубки и укрепленным на шлюпбалке фансботом.
Дверь рубки не сразу поддается моим усилиям. Ветер прижимает ее, как тугая пружина. Зато, когда створка с треском захлопывается за моей спиной, я сразу чувствую себя так, точно во время сильного обстрела нырнул в надежный блиндаж. Ветер бессильно свистит и воет за стеклами, забрасывая их мелкой водяной пылью. В рубке темно и холодно, но по сравнению с палубой она кажется уютной.
Тонкой переборкой рубка разделена на два отделения. Заднее служит карточной, здесь относительно тепло, так как все стекла подняты и горит маленькая десятилинейная лампочка. В случае холода можно забраться на кучу сваленных на палубе оленьих шкур, бывших когда-то совиками. Благодаря тесноте здесь можно совершенно спокойно стоять в самую сильную качку — валиться некуда. Далеко не так уютно в первом отделении, где, вцепившись в штурвал, стоит рулевой. В приспущенное стекло с воем врываются порывы мокрого шквала. Не находя выхода из тесной каморки, ветер беснуется в ней. Крутит концы шерстяного шарфа, замотанного вокруг шеи рулевого. Здесь нет даже нактоуза, придающего своей светящейся головой своеобразный уют всякой штурвальной. Путевой компас слабо мерцает картушкой над головой рулевого. За отсутствием места на палубе, для компаса использован подволок.
Я спешу укрыться в карточную. Мое движение к ее двери совпало с сильным размахом бота, и по инерции я всей тяжестью навалился на склоненную спину штурмана, делающего героические усилия, чтобы занести очередные записи в вахтенный журнал. Перо с силой воткнулось в бумагу, распустив по графе «погода» мелкий крап разбрызганных чернил. Совсем так, точно по ней прошлась сорванная ветром струя черного дождя.
Но штурман даже не рассердился, ему явно надоело целиться пером в строчки ускользающего вместе со столом вахтенного журнала. Молодое безусое лицо озаряется улыбкой сочувствия при взгляде на мои усилия устроиться на косом диванчике так, чтобы не съезжать с него на палубу на каждом клевке судна.
Я скуп на табак как Плюшкин, потому что знаю, что до конца плавания мне негде будет возобновить его запаса. Но сочувствие молодого штурмана переполняет меня такой нежностью, что я протягиваю ему жестянку. Мы набили трубки и плотно зажатые в углах рубки, предались размышлениям.
Перед глазами размеренно качается на гвозде длинная подзорная труба. Когда бот валится с борта на борт, труба катается вдоль переборки из стороны в сторону. Когда бот начинает нырять носом, труба отделяется от стены и повисает в пространстве, глядя на меня своим, блестящим в отсвете лампы, окуляром. Так она стоит несколько мгновений, точно притянутая каким то огромным магнитом, и медленно, также медленно как отодвигалась в пространство, начинает снова придвигаться к стене.
Я созерцаю качание, пока не чувствую какой-то неловкости в пищеводе. Нужно сейчас же перевести глаза. В поле зрения попадает штурвал. От его широкого деревянного кольца короткими частыми лучами расходятся резные ручки. Перехватывая эти ручки, рулевой то и дело ворочает штурвал. Движения рулевого точны и быстры. Каждый раз кряжистые пальцы перехватывают ровно столько, сколько нужно для того, чтобы заставить путевую черту встать против заданного румба. Но я обратил внимание на то, что в каком-то месте штурвала пальцы делают несоразмерно большой скачек. Присмотревшись, я увидел, что в этом месте не хватает деревянной ручки и из деревянного кольца штурвала торчит острый гвоздеобразный железный штырь. Штырь быстро входит в поле зрения и выходит из него загораживаемый широкой спиной штурвального. По какой-то случайности штурман его тоже заметил.
— Сипенко, почему на штурвале ручки не хватает?
— Раскололась, руки нозила. Боцман свярнул, шоб не нозила.
Пошарив вокруг себя, штурман нашел моток грязных тряпок и, выбрав наиболее толстую, пошел в штурвальную. По дороге он наткнулся на вставшую торчком к стене подзорную трубу. В дверях его бросило на косяк. Отстраняясь рукой, он тяжело и длинно выругался. Добравшись до штурвала, штурман стал ловить быстро пробегающий мимо него, то вниз, то вверх остряк. Остряк не давался. Пройдясь по ладони штурмана, остряк оставил на ней широкую красную царапину. Штурман обозлился.
— Сипенко, придержи, — и стал быстро оборачивать остряк тряпкой. Тряпку он плотно прикрутил шкертиком. Когда штурман вылез из-за штурвала, бот как раз переходил через зону равновесия и штурман всей тяжестью навалился на торчащие в его сторону деревянные рукоятки. Когда он сел снова рядом со мной на диванчик, я увидел, что мех его куртки на животе широко разорван. Разглядывая дыру, штурман покачал головой, но тут же видимо забыл про нее, так как трубка его погасла и он принялся с хрипом раскуривать ее снова.
— Слушайте, Модест Арсеньич, чего вам загорелось накручивать тряпку на штурвал. Глядите, это стоит вам шубы.
Штурман не ответил, пока не раскурил трубку. И только когда голубой клубок весело вылетел из ее обгорелого чубука, он оживленно заговорил.
— А видите ли, такой штырь самое мерзкое дело, какое можно себе представить. У нас вон был случай, я еще тогда матросом плавал, до техникума дело было… Тоже штормяга трепал нас. Пожалуй почище этого. Трепало нас долго. Мы из Норвегии на пароходе шли с грузом селедки. Пароход тяжелый был в управлении, стервец. Бывало одному штурвальному в мало-мало свежую погоду никак стоять немыслимо. Не удержать руля. У нас паровая машина румпельная была, да что-то в ней не поладилось, что ли, а только на руках все шли. Я при рулевом стоял. Как начнет валиться с курса, так только наваливайся, тут не только что руками, а и ногами-то на ручки наступишь, и животом навалишься, абы удержать курс. А уже отпустить штурвал на прямое положение просто невозможно было: как начнет вертеть, ни за что не поймать. Приходилось ручку за ручкой медленно отдавать… Так вот в этот самый штормягу случилось как-то так, что вахтенного штурмана наверху не оказалось, а в сей час маяк какой-то проблескивать стал. А курса нам штурман нового не задал. Места незнакомые, рулевой сам курса не знает, ну и послал меня вниз штурмана отыскивать. Я еще, как сейчас помню, рулевого спросил: