Абрам Вулис - Хрустальный ключ
Глава 3
1
Итак, тринадцатого августа, на четвертый день после базарной потасовки, мы с Норцовым отбыли из столицы, завещав институт, рынок и прочее старшему лейтенанту Максудову. Честно говоря, бывают самостоятельные участки работы и получше. Из Ф. на тряском рейсовом автобусе сразу же, четырнадцатого, выехали в альплагерь «Аламедин». Были мы при полном снаряжении: штормовки под клапанами рюкзаков, удостоверения альпинистов-третьеразрядников и разные жестяные коробочки в карманах штормовок; иголки и нитки в коробочках. Пожалуй, еще три предмета и мы могли бы сойти за горных асов высшего полета: стометровый моток капроновой веревки, шатровая палатка этак килограммов на пятьдесят и алюминиевая лестница для подъема на вертикальные скалы. Увы, этих трех предметов у нас не было. Зато мы имели четырехместную серебрянку с алюминиевым отливом и — на дне рюкзаков — по паре триконированных ботинок, рассчитанных, по-моему, на ухарей, которые собираются бульдозерам подножки ставить. Наткнувшись на такой ботинок, бульдозер летит вверх тормашками, а это чудо обувного производства подстерегает очередную жертву.
От конечной остановки автобуса до альплагеря было ровным счетом двадцать километров. И мы пришли в «Аламедин» заполдень, когда альпинисты предавались утехам не то мертвого, не то тихого часа — аллах ведает, какие эпитеты предпочитает местное начальство. Об этом, собственно, можно было справиться у самого начальства, ибо мастер спорта Ковальчик был на месте. Он сидел на раскладном брезентовом стульчике в своем брезентовом шатре и, демонстрируя отличный подвижный кадык, пил воду из зачехленной в брезент фляги. Мельком подумалось, что дети у Ковальчика — то есть, конечно, у жены Ковальчика — появляются на свет в брезентовых распашонках и тотчас же требуют себе брезентовых пеленок. При виде посторонних мастер спорта отложил флягу с видом человека, который ждет от каждого, кого видит, дурных вестей. Слава богу, огорчать нам его было незачем и, главное, нечем. Выложили мы начальнику лагеря все как есть: приехали, де, в качестве спортивной группы, без путевок, со своим продовольствием и снаряжением, хотим расположиться на окраине «Аламедина», поскольку выше, как мы слышали, начинаются теснины, а ниже, там, где ущелье раздается вширь, мало зелени и совершенно нет дров. Словом, если он не возражает, мы разобьем свою палатку среди тяньшаньских елей. Слушая нас, Ковальчик дружелюбно сиял: отсутствие плохих вестей — само по себе хорошая весть. Более того, пришельцы не посягали на инструкторов, не требовали пищу, их не надо было опекать, а в случае несчастья за них не надо было отвечать. Ковальчик имел все основания радоваться. И он радовался, как ребенок. Тот самый, в брезентовой распашонке.
— Вы посмотрите вокруг! Пятитысячники! Шеститысячники! — Почти семитысячники! — выкрикивал он, словно на аукционе. — Чем не Гималаи! — Ковальчик, пожалуй, считал величие и величину окрестных вершин своей персональной заслугой. С таким же подтекстом он воздал хвалу и стремительной реке, подарившей лагерю свое имя и голубым елям, и наивно-розовой землянике среди тугой атласной травы. — А на днях через наш лагерь прошла спортивная группа, — продолжал Ковальчик, — брать Алтынтау. — Будущие заслуги этой группы Ковальчик, кажется, тоже склонен был приписывать себе.
Мы округлили глаза, я — инстинктивно, а Норцов, как выяснилось позже, сознательно: ему доводилось слышать, что за штука — Алтынтау, с ее неприступными стенами, громадными ледопадами и километровыми пропастями. Но об Азадбаше и Сусингене Ковальчик не говорил и, когда мы упомянули эти названия, недоуменно пожал плечами.
Норцов подкатывал к нашей стройплощадке, или лучше сказать, стройлужайке, упитанные такие, круглые камни, я, расправив плечи, придерживал опорный шест, одетый в серебристую мантию палаточной ткани, и размышлял вслух.
— Арифова в лагере, наверняка, нет. В республиканском комитете, по сообщению Максудова, путевка на его имя не оформлялась. Что ж, это понятно. Организованный коллектив стеснил бы его. Огласка. Переклички всякие. Списки. Маршрутные листы. Какая уж тут конспирация! А ведь с открытым забралом против Налимова не попрешь. Словом, среди путевочников Арифова нету. Он среди непутевых…
— А Налимов где? — ударил меня Норцов прямо в солнечное сплетение.
— Налимов? — я не знал, где Налимов, и это было самое слабое место во всех моих тактических экспозициях.
— Неужто Налимов сидит в лагере на рукописи, стережет мешок с мумиё и дожидается, когда Арифов его настигнет?
— Ты как раз наметил свое сегодняшнее задание. Проверишь, нет ли Налимова в лагере. Фотографию я тебе выдам, но козыряй ею поосторожней.
Мы возвращались к лагерю, и нам навстречу, как парусные челны выплывали палатки. Вдруг Норцов остановился:
— Копыта цокают.
Действительно, на тропе вскоре показался всадник в малахае.
Спешившийся чабан потчевал нас жевательным табаком, а мы его — шоколадными конфетами. Норцов нахваливал лошадь чабана, чабан ледоруб Норцова. Первому виделся ангел-чудотворец в лошади, второму такой же ангел — в ледорубе.
— Которая из этих гор Азадбаш? — перешел я к делу.
— Азадбаш там, — пастух ткнул кнутовищем в сторону снежного трезубца. — Первая гора чабаны называют Азадбаш. Вместе две горы карта называет Алтынтау.
— А Сусинген — знают чабаны такое место?
— Сусинген? Нет, такого места не знаем.
Меня одолевало желание настоять на своем: Сусинген в этом районе был вполне возможен и, вдобавок, Сусинген был нам позарез нужен. А старожил, между тем, перевел разговор на погоду.
— На прошлой неделе Алтынтау буран был, пятьдесят лет такого не было, — ну, еще бы, суть старожилов в том и состоит, что такого бурана за последние пятьдесят лет они не упомнят. — Видишь, где снег лежит? — продолжал чабан. — Всегда в августе снег вот так, — рука прошлась на уровне сердца. — После бурана — вот так, — он полоснул себя ребром ладони по кадыку. — Альпинисту, ой, как плохо!
— Альпинисты вам попадались? — спросил я.
— Палатки! — лаконично ответил чабан, и его указка устремилась к основанию Азадбаша. — Люди! — он завел кнутовище выше. — Возле перевала Музбельджайляу тоже один человек в палатке живет. Похож альпиниста, только не альпинист. Отсюда не пришел! Откуда пришел? Там дорога Совук-су есть! Может с Совук-су пришел. Только очень плохой дорога.
Над хребтами плыло облако, волоча за собою тень, точно тяжелый голубой невод. И кто знает, что было в этом неводе: альпинистская победа или альпинистская беда. Мы помолчали. Первым поднялся на ноги чабан, подозвал лошадь, запрыгнул на нее и, воздев на прощанье кнутовище, удалился под четкий перещелк копыт.
