Юрий Шамшурин - В тайге стреляют
— Назарка, помоги! — окликнул сына отец.
Убогая юрта наполнилась суетней, хлопотами. Ярко запылал камелек, забулькали пододвинутые поближе к огню чугуны. Павел сидел на ороне, прикрыв нос ладонью. Девочки с любопытством таращились на незнакомого важного человека. Назарка с отцом внесли сумы, принялись разбирать. В них оказались охотничьи припасы, несколько плиток чаю, твердого как камень, сахар, мука, кусок дешевенькой мануфактуры. Затем Назарка открыл свой узелок и вынул из него порох, пистоны, кулек дроби и длинный нож с желобком посредине и рукояткой из березового корня. Попробовал его на ноготь — острый! Хороший нож — гордость каждого якута.
Беспрерывно кланяясь, Степан попросил Павла к столу, усадил его на самое почетное место под иконой. Марина поставила перед тойоном нарубленный мелкими кусками хаях[23], свежую ячменную лепешку. Запах уварившегося мяса приятно щекотал ноздри. При виде этих яств Назарка невольно сглотнул слюну. Не часто появлялось на столе такое обилие кушаний.
Степан откупорил бутылку, со свистом втянул ноздрями крепкий аромат спирта.
— Выпьем за нашего доброго молодого тойона! — торжественно провозгласил он. — Пусть на лугах его всегда растут обильные травы и скот плодится во множестве!
Хозяин разлил по чашкам спирт. Павел высоко поднял надтреснутый фарфоровый бокал и разом опрокинул в рот. Он с шумом выдохнул воздух, сгреб пальцами жирный кусок мяса и принялся есть, отрезая кусочки около самых губ ножом. Второй раз разлили и выпили тоже в молчании. Вскоре глаза хозяина и гостя посоловели. Завязался разговор, нестройный и громкий. Бутылка постепенно пустела. Сначала речь вели о своих будничных делах, затем Павел стал рассказывать последние новости.
— Внимательно слушай, друг! — подсаживаясь ближе к Степану, возвысил голос тойон.
— Друг, друг! — обрадованно закивал Степан. — Всю жизнь у вас работал, к другим не нанимался.
— Ты слышал? — продолжал Павел, не обращая внимания на замечание собеседника. — Или твои уши слышат только песню улара[24] да крики дятла? Худые вести пришли! Беда будет! Большая беда!
Степан настороженно спросил:
— Какая еще беда?
— Знаешь, кто появился?
Тойон с загадочным видом помолчал, затем приблизил свои губы к уху Степана и громким шепотом повторил:
— Знаешь?
Степан отрицательно мотнул головой.
— Красные идут! Ты понимаешь это или нет? Крас-ны-е! — раздельно произнес Павел и покачал перед носом Степана указательным пальцем с приставшим к нему ошметком жира. — Что это за люди? Совсем плохие, разбойники, грабители! Никогда такой напасти не было. Тайгу спалят, зверей разгонят, разорят всех. Юрты пожгут, скот порежут. Нас всех убьют...
Павел запустил руку в боковой карман сюртука, покопавшись, извлек мятый, протершийся на изгибах листок, расправил его в ладонях.
— Вот, пишут...
Степан боялся и ненавидел бумагу. Когда увеличивали налоги и подати, объявляли дополнительные поборы и повинности, наслежный писарь созывал всех окрестных якутов и разворачивал перед ними бумагу.
Бумага приносила новые заботы и тяготы.
— «В кангаласском улусе пришельцы...»
Много чего перечислял Павел. Вены на лбу у него набухли, глаза налились кровью, волосы разлохматились. Степан внимательно слушал, и в нем возрастал пьяный ужас. Не прерывая собеседника, оглушенный спиртом и россказнями гостя, он испуганно бормотал:
— Постой, постой! Лед идет на реке — шум слышно. Тайга горит — огонь и дым видно. А человек идет — ничего не слышно и не видно. Человек хуже пожара, однако!
— Беда будет! — продолжал гость, все более горячась. — Куда денемся? Кто олонхо будет петь, когда стариков всех перебьют? Лучше умереть у своих юрт, где жили наши отцы и деды. Воевать надо!
Павел вскинул вверх руку. Пальцы были судорожно сведены в кулак. Он бросал слово за словом:
— Мы соберем отряд, будем охранять свои юрты! Нас много. Не пустим красных к нам! Каждый якут, каждый, кто любит свою тайгу и юрту, должен вступить в отряд! Ты тоже поступай, Степан! У нас в отряде хорошо. Чаю, муки — все дадим. Исправно жить станешь!
Против подобных доводов Степан ничего возразить не мог и с готовностью согласился. Павел перевел дух, вытер взопревшее лицо и разлил по чашкам остатки спирта.
— За тебя пью, друг!.. За свободную якутскую землю! А ты, нохо, помалкивай! — вспомнив, обратился Павел к Назарке и подмигнул ему. — Только ты да я знаем...
Залпом выпил пахучую жидкость. Степан последовал его примеру, осушил кружку до дна. Он болезненно сморщился, начал совать в рот подвернувшийся под руку кусок лепешки. Немного отдышавшись, смахнул с ресниц слезу и заорал жене:
— Готовь, старуха, меня в дорогу! Воевать пойду! Чай, мануфактура — все теперь у нас будет. Ладно заживем!
Впервые, как к равному, обратился к тойону:
— Корову дашь?
— Дам! — тряхнул головой Павел.
Назарка из всего этого разговора мало что понял. Ясно было только одно: не так просто приехал тойон и не напрасно привез дорогие подарки.
«Отец ему нужен. Воевать будет!»— определил Назарка, отчетливо не представляя себе значения этого слова.
Он вышел на улицу пострелять из нового ружья, проверить, как оно бьет. Теперь-то он настоящий охотник. Завтра же уйдет в тайгу.
К вечеру Павел уехал, еще раз на прощанье взяв слово со Степана, что тот вступает в отряд.
Глава четвертая
Таежную тишину разорвал трескучий звук выстрела. Серенький проворный зверек с пушистым хвостом и с кисточками на ушах подпрыгнул и, задевая за сучья, полетел вниз. Сбитый с хвои иней искорками засверкал в лучах неяркого солнца. Зацепившись за развилку ветвей, белка, чуть покачиваясь, безжизненно повисла головой вниз. С мордочки сорвалось несколько алых капелек,
— Оксе! — удивленно пробормотал Степан. — Не хочет падать.
Он прикинул, как проще достать зверька. Лезть на дерево хлопотно, палкой тоже не достанешь. Тогда Степан потверже установил сошки, пристроил на них свою древнюю кремневку, тщательно прицелился и еще раз выстрелил. Перебитая пулей ветка надломилась, и белка беззвучно потонула в снегу.
Вскоре еще пара зверьков стала добычей промысловика. А из сумки уже высовывалось немало пушистых хвостиков.
«Ох и настрелял же я сегодня! — с детской радостью думал Степан. — Хорошо, когда припасов полно. Промажешь, не жалко заряд, не ругаешь себя. Первый раз промахнулся, со второго — собьешь!»
Охотник в короткой шубе с заплатой на спине, в старой заячьей шапке-бергесе вновь зарядил ружье, подсыпал на затравку пороха и тихо двинулся дальше. За ним, замысловато петляя около столетних великанов лиственниц, тянулся сдвоенный след широких охотничьих лыж. День сегодня выдался пасмурный, и белки далеко от своих гнезд не убегали. Торбаса из плохо выделанной конской шкуры задубели на морозе. Ноги в них были как в колодках. Не такая обувь нужна промысловику, да что поделаешь!
