В. Редер - Пещера Лейхтвейса. Том третий
В этой части моего признания я должна засвидетельствовать, что я встречала всего больше сочувствия и участия не у богатых и знатных; не у тех, кто утопал в роскоши и для кого ничего не стоило бросить несколько крох со своего стола. Нет, мне помогали именно те, кто сам нуждался, именно жалкие бедняки никогда не отпускали меня с пустыми руками. Молодые служанки подавали мне гроши, сопровождая их добрыми пожеланиями. Фабричные работницы, сидящие с раннего утра до позднего вечера за ткацким станком, уделяли мне милостыню от своего скудного заработка. Бог да вознаградит этих добрых людей. Он сделает это непременно рано или поздно. Таким образом прошли годы. Волосы мои поседели, но я все продолжала свое старое ремесло, щедро вознаграждавшее меня.
О, никто из гордых важных граждан города Бингена, смотревших с таким презрением на бедную нищую, не подозревал, что Хромая Труда была участницей самых крупных торговых предприятий Бингена. Я вносила деньги всегда через посредников, обеспечив себя их молчанием. Никто не подозревал, что Хромая Труда владеет семью домами в Бингене да еще имеет порядочный капиталец, припрятанный кое-где, а частью отданный под проценты. Ровно двенадцать лет тому назад, день в день, как раз после заката солнца, в мою избушку постучала дама, закутанная в широкий плащ. Я открыла ей дверь и была поражена ее красотой и мертвенной бледностью ее лица.
— Это вы Хромая Труда? — прошептала эта женщина.
Я ответила утвердительно, и она вошла в дом. Когда она убедилась, что мы одни, она рассказала мне необыкновенную, странную историю. Я до сих пор не знаю, как отнестись к ней: была ли это правда или ложь?
Она рассказала мне, что она, дочь знатного и высокопоставленного лица в Баварии, влюбилась в домашнего учителя, бедного кандидата. Не было никакой надежды, чтобы отец ее когда-либо добровольно согласился на их брак. Но любовь сильна. Именно там, где ее гонят и ставят ей всякие препятствия, там-то она и расцветает во всей своей силе и красе. То же случилось и с молодой баронессой, которая после долгого колебания сообщила мне наконец свое звание. Как раз с того дня, как ее отец накрыл обоих влюбленных в беседке и с угрозами и проклятиями уволил учителя, с того самого дня молодые люди каждую ночь встречались в этой беседке и наслаждались своей горячей любовью. Но повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить. В один прекрасный день молодая баронесса с ужасом увидела, что ей нельзя дольше скрывать своего положения. Это случилось как раз в тот день, когда ее отец объявил ей, что к ней сватается одно очень знатное лицо и что он дал ему согласие. Молодая баронесса хорошо понимала, что ей нельзя будет противиться воле отца, и потому она объявила, что согласна выйти за нелюбимого человека и навсегда забыть учителя, но только с условием, чтоб отец позволил ей погостить у подруги, на берегу Рейна. Ей хотелось, — объяснила она отцу, — насладиться последними днями девической жизни, прежде чем наложить на себя брачные цепи.
Отец охотно согласился на ее просьбу. Баронесса, сопровождаемая скромной горничной, приехала в окрестность Бингена, где наняла маленькую дачку на самом берегу Рейна. В этом домике, четыре дня спустя, она произвела на свет плод своей запретной любви… Это была девочка. Баронесса торопилась вернуться к себе домой, так как ее отец настаивал на ее возвращении, и потому, само собой разумеется, ей нужно было скорей избавиться от ребенка. Она прямо обратилась ко мне с предложением взять к себе ее дочь и воспитать ее. За эту услугу она предлагала мне очень крупную сумму, но ставила непременным условием, чтобы я никогда, ни устно, ни письменно, не обращалась к ней и чтобы ребенок жил в полнейшем неведении своего происхождения.
Бывают же такие противоестественные матери. Баронесса принадлежала к ним. Участь ее несчастного ребенка нисколько не интересовала ее. Она думала только о том, как бы избавиться от этого бремени и от опасности, которую могла навлечь на нее бедная малютка. Плата, назначенная мне баронессой, была так значительна, что я сразу согласилась.
На следующий вечер под предлогом, что я иду собирать милостыню, я, запасшись мешком, подошла к маленькому домику, в котором жила баронесса. На мой стук мне отворили дверь, впустили в комнату, и назад я уже возвращалась с ребенком в мешке. Поверит ли мне кто-нибудь из вас, когда я скажу, что эта негодная мать отдала мне свое дитя совершенно голым? К счастью, у меня под рукой нашелся старый шерстяной платок, которым были покрыты мои плечи. Я его сняла и завернула в него несчастную крошку. Кроме того, вечер был чудесный и теплый, да и мешок мой оказался удобной постелью для малютки.
Баронесса в ту же ночь исчезла со своей прислугой из наших мест, и с тех пор я больше ничего не слыхала о ней.
Я же не пошла домой, потому что жадность внушила мне жестокий план. На груди моей лежала в банковских билетах большая сумма денег, которыми баронесса раз и навсегда отделалась от меня. И вот мне пришла мысль воспользоваться деньгами, не исполнив дела, за которое я получила их. Я решила избавиться от ребенка, бросив его в лесу, далеко от Бингена. Если его найдут и подберут другие люди, тем лучше. Он будет жить, не имея понятия о том, кто он такой. Но, может быть, придут лесные хищники и сожрут бедную девочку. Для такого ребенка, может быть, будет даже лучше умереть прежде, чем у него явится сознание. Опираясь на свой посох, с ребенком в мешке, брела я все дальше, не решаясь нигде исполнить своего намерения. Я хотела зайти в совсем чужую сторону, где бы меня не знали и где впоследствии не так легко было бы разыскать меня. Наконец я очутилась у горы, покрытой лесом, которая находилась, как мне было известно, недалеко от Висбадена. Передо мной возвышался скалистый холм, густо поросший кустарником. — Вот это место подходящее, подумала я, я поднимусь на вершину скалы, положу там ребенка в кусты, и да хранит его Господь. Не без труда добралась я до скалы, к которой с трех сторон плотно примыкал густой, кудрявый, непроходимый кустарник. Я решила, несмотря на крайнюю усталость, взобраться на скалу с четвертой стороны. Наконец, благополучно добравшись до ее вершины, я остановилась, чтобы передохнуть, и начала быстро развязывать мешок. Однако исполнить мой замысел было далеко не так легко, как мне казалось вначале: теперь я чувствовала большую жалость к бедному ребенку. Но неужели я должна быть сострадательнее его родной матери? — подумала я. — Конечно, нет. Пойдем бедная девчурка, — сказала я невинному, безмятежно спавшему ребенку, — я сделаю тебе мягкую и теплую постельку в кустах.
Но в ту минуту, как я развязала мешок и хотела вынуть из него малютку, вдруг случилось нечто до того неожиданное, что слушающие теперь мое признание, может быть, даже не поверят. Земля вдруг расступилась под моими ногами. Едва успев схватить мешок и крепко прижать его к груди, я стала спускаться вниз все глубже и глубже. В суеверном страхе я была уверена, что передо мной разверзся ад, который поглотит меня за мое преступное намерение. Наконец я стала на твердую землю. К счастью, я все-таки держала мешок так, что ребенок нисколько не пострадал. Поднявшись на ноги, я стала пробираться дальше. Скоро я заметила, что нахожусь в подземной пещере, состоящей из нескольких, переплетающихся между собою ходов. Ну, подумала я, из этой пещеры, конечно, есть какой-нибудь выход, и тут мне бояться людей нечего: они не живут под землей. Но вдруг кровь застыла у меня в жилах: я услышала стоны женщины. У меня ноги подкосились, дрожа всем телом, облитая потом, я прислонилась к стене и услышала ясно и отчетливо слова, которые не могу забыть до сих пор:
