Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского
И в самом деле, Дмитрицкий отложил попечение заботиться о себе. Преравнодушно слушал он отчаяние Кумина, который после неоднократных поисков объявил ему с ужасом, что ни вещей его ни бумаг нигде не отыскивается; что он не знает, как теперь быть, что просто – беда!
– Ничего, – отвечал Дмитрицкий, – как-нибудь обойдется.
– Да, обойдется!… За вещи мне придется платить; а насчет пропавших бумаг надо напечатать объявление в газетах.
– Платы мне вашей не нужно; но со мной-то что вы будете делать, если век не найдутся мои бумаги? – спросил Дмитрицкий.
Кумин пожал плечами.
– Надо вам будет донести начальству, что вот так и так потерял аттестат, вам вышлют другой; а между тем можете ехать куда угодно.
– Нет, сам я об этом не буду беспокоиться; как хотите, так и делайте, а без бумаг я не поеду.
«Хм, молодец какой! верно, понравились стихи моей жены?… хоть век вековать здесь!» – подумал Кумин, и он приложил все заботы, чтоб сбыть скорее с рук Дмитрицкого.
Легко или не легко было это сделать, но он исходатайствовал свидетельство о пропаже его бумаг и вид на свободное прожитие повсюду, где ни пожелает, до истребования нового аттестата.
Доставив Дмитрицкому эти бумаги, Кумин предложил ему и необходимую сумму денег на дорогу, куда пожелает ехать.
– Взаймы, не иначе, Петр Фадеевич, – сказал Дмитрицкий. – Хоть шайку воров и разбойников наберу да награблю денег, а отдам вам долг; мне не в первый раз быть атаманом, да и литератором также: хоть накраду стихов, а сочиню поэму и посвящу Домне Яковлевне! Будьте здоровы, желаю вам счастия и тому подобных вещей!
Простившись с Куминым, Дмитрицкий отправился прямо в гостиницу «Лондон».
– Федя! я опять в живых! – вскричал он, вбежав в номер, занимаемый Рамирским.
– Дмитрицкий! Опять метаморфоза? Откуда ты? – вскричал и Рамирский, обнимая его. – Мне сказали, что тебя взяли? – прибавил он тихо,
– Взяли, да и сами не рады, что взяли! Ты собираешься в дорогу?
– В деревню, с Машей.
– Ууу, «странная вещь, непонятная вещь!» Неужели? Так я с вами.
– Душою рад; но скажи, пожалуйста, на каком ты теперь положении?
– На прежнем, допотопном. Теперь ты меня не бойся: у меня есть теперь что показать на заставе. Только одно на душе – Саломея; не знаю, что с ней делается.
– Ох, эта Саломея! – сказал Рамирский. – Оставь, пожалуйста, ее в покое!
– Нельзя, душа моя: чудная женщина! Если б не она, я бы век остался венгерским магнатом. Мне следует поблагодарить ее. Послушай, ты еще не скоро поедешь?
– Тотчас после обеда.
– О, так я успею.
– Куда ты? Пожалуйста, не езди никуда.
– Не могу; узнаю по крайней мере о здоровье. До свидания!
– Обедаем вместе?
– Очень натурально; я теперь на твоих хлебах: своих нет.
– Чудак, чудак! Деятельная душа, которая не знает, куда деваться с своей свободой! – проговорил Рамирский вслед Дмитрицкому.
Время обеда наступило; на стол накрыто; половой несколько уже раз спросил, подавать ли кушанье?
– Погоди немного, – отвечает Рамирский, выжидая Дмитрицкого и расхаживая по комнате с беспокойной думой об нем.
Дмитрицкий не возвращается. Но вот слышно, кто-то вошел. Рамирский бросился к дверям.
Вошел слуга с докладом что «Марья Михайловна Нильская изволили подъехать к воротам и ждут».
– Сейчас, сейчас, – сказал Рамирский, – доложи, что сию минуту… А его все нет. Где ж его искать? а так нельзя оставить: у него нет, я думаю, ни копейки…
– Кушать, стало быть, не будете? – спросил Иван, слуга Рамирского, готовый уже в дорогу.
– Нет!
– Портфель прикажете выносить в коляску?
– Погоди!… Дай сюда!
И Рамирский, как будто наведенный на счастливую мысль Иваном, присел, написал письмо, вложил в него пачку ассигнаций, запечатал и кликнул Ивана.
– Ты останешься здесь и будешь ожидать Василия Павловича Дмитрицкого, которому отдашь это письмо. Он намерен ехать ко мне в деревню, так ты вместе с ним и приедешь. Если же в продолжение трех дней не дождешься его, то приедешь один и возвратишь мне это письмо. Номер остается за мной на три дня; ни шагу отсюда, слышишь?
– Слушаю-с, – отвечал Иван, провожая с горем барина. – Что это вздумалось Федору Павловичу сзывать к себе в деревню гостей? – продолжал он разговаривать сам с собою, возвращаясь в номер. – Да еще жди и вози их!… Экая тоска тут одному!…
Насидевшись и нагрустившись вдоволь подле окна, посматривая на улицу, Иван стал дремать, повторяя про себя: «Экая тоска какая! жди поди! а еще черт знает, дождешься ли!…»
Только что он всхрапнул, как стук двери разбудил его.
– Кто там? – крикнул он.
– Уехал? Ах ты, досада какая!
– Вам, сударь, Федора Павловича?
– Уехал? – повторил Дмитрицкий, хлопнув себя по вздутым щекам, – вот тебе раз!
– Да вам, сударь, кого? Федора Павловича?
– Ну, да!
– Так они уехали, а мне приказали оставаться, ждать вас да отдать вам это письмо.
– Эх-ма! – проговорил Дмитрицкий, развертывая письмо, – я думал, что он меня подождет!… Ах, дружище Федя! Как будто угадал!… Ну, кланяйся же ты ему, скажи, что ехать мне никак нельзя; написал бы с тобой, да и то некогда. На днях напишу к нему. Прощай!
– Так как же, сударь, вы не поедете?
– Я тебе говорю, что не поеду, некогда; кланяйся барину, скажи, что я его целую… Прощай!
– Так мне прикажете ехать? – спросил в дополнение Иван.
– Поезжай, поезжай с богом!
– Экой торопливый! Словно родной брат вот тому немецкому барину, что здесь стоял с Еганом-то да что пропал-то вдруг… Или уж это он самый и есть?
Довольный, что избавился от долгого ожидания, Иван тотчас же отыскал в Охотном ряду попутчика и отправился на порожняке в деревню.
VIII
– Душка! друг мой! Мария! как я счастлив! – говорил на другой день Рамирский, возвратясь с своей молодой из церкви, – ты моя!
– Твоя, душка! – отвечала Мери1.
– Как мы обязаны Дмитрицкому! Сам бог послал его на наше счастье, но где он, что с ним? Как беспокоит меня его судьба!
– Да, и меня также; он стоил бы лучшей участи.
– Все в нем есть: и ум, и прекрасное доброе сердце, и пылкие чувства, и все на беду; нет управы!… Памятны мне слова отца: управляйся богом; ум, сердце и чувства – кони; только на вожжах идут дружно, везут к цели.
Молодые сгрустнулись о Дмитрицком; они содрогнулись при мысли, что без него никогда бы им не быть вместе. В это время явился из Москвы Иван.
– Ты один? а Василий Павлович Дмитрицкий? Письмо отдал? – торопливо спросил его Рамирский.
– Отдал, сударь; они изволили сказать, что некогда им к вам ехать; дела, сударь, служба не позволяет; а как только возможно им будет, так они напишут к вам.
