Мельник Акимович - Гранитный линкор
Песней будет звучать!..
Совсем тихо пропел последние слова Семен и, положив на колени гитару, задумчиво посмотрел в открытую дверь.
Разведчики не шевельнулись. Они будто продолжали слушать каждый самого себя, свою сокровенную думу о далекой любимой, об отце, о матери, о детях, о друзьях. И казалось, нет такой силы, которая могла бы оторвать их от этих дум. Но такая сила нашлась.
— Идет! — радостно влетел в распахнутые настежь двери чей-то звонкий голос. И это «идет» разорвавшейся фугаской выбросило матросов из землянки. Некоторые от радости влезли на крышу землянки,на небольшую скалу рядом.
— Вижу, в районе высоты сто пять движется черная точка! — наблюдая в бинокль, докладывал Арбузов. — Братцы! Сумка на нем... больше, чем он! Каждому по десяти писем будет!
— Встретим!—и матросы бросились навстречу письмоносцу.
В-землянке остались Ерохин и Егоров.
Долгожданный почтальон со щеголеватыми бачками важно шел по узенькой тропинке. Вещевой мешок, висевший у него за плечами, был объемистый и тяжелый. На многочисленные вопросы встретивших его разведчиков он сознательно, чтобы поманежить, отвечал небрежной шуткой: выдерживал марку фронтового любимца.
— Сашенька, дорогой! Скажи, мне что-нибудь есть?
— А как же, этот вещевой мешок весь твой.
— А мне?
— Тебе завязки от мешка.
— На фамилию Гришкина... не помнишь?
— А как же, помню: голубой конверт и поцелуй вместо марки!
— Ну, не терзай душу! — начинали злиться матросы. — Говори правду.
— Правду-то я, братишки, в мешок запрятал! Вот приду в землянку, развяжу мешок — и сразу узнаете ее, матушку!
В землянке второго взвода снова стало тесно и жарко от горячего нетерпеливого дыхания разведчиков.
Письмоносец, не торопясь, почесал щегольские бачки, снял из-за спины мешок, с трудом сдерживая улыбку, поставил его около себя на стол, медленно развязал, минуту порылся в нем и уже серьезно сказал:
— Писем сегодня нет, одни газеты.
Все сразу притихли, помрачнели, а некоторые стали разочарованно выходить из землянки.
— Есть только одно! — разыскивая кого-то глазами, загадочно сообщил почтальон.
Матросы снова сгрудились около письмоносца.
— Кому же? Кому? — раздались торопливые голоса.
— Федору Егорову! — сообщил письмоносец, подняв над головой письмо.
Матросы удивленно притихли.
— Федя, тебе! — ласково позвал друга Ерохин.
— Бросьте шутить!—сердито поднялся Егоров.
Пальцы Сибиряка вдруг весело ударили плясовую.
Гитару поддержала взводная гармошка, круг расширился.
— Э! Ды... тут фотография! — радостно крикнул Камушко и протянул Егорову письмо.
Ощутив в руках конверт, Егоров преобразился. Мрачные глаза его заискрились, а ноги сами пошли в пляс.
— Эй, шире круг! — и, несмотря на свою нескладную фигуру, стремительно и легко перебирая ногами, он вихрем закружился по кругу.
— Огня больше! — вызывающе вывернул он коленце перед музыкантами. — Пальцами работай! — и пустился вприсядку.
— Вот это Федя!
— А говорили — молчун!
— Да такой всех плясунов перепляшет!
Матросы смеялись, аплодировали, притопывали ногами, все радовались счастью товарища.
— Ну, довольно! — неодобрительно сказал Ерохин. — Ты пляшешь, а тут, может... Читай скорее.
Егоров остановился, потом отошел в угол, распечатал письмо. В конверте была фотография. Федор не сразу решился вытащить ее.
«А вдруг не она!» — Он вынул фотографию и преобразился: стал красивее, стройнее, шире в плечах, а глаза — будто впервые засиявшее солнышко после долгой полярной ночи. С фотографии смотрело на Егорова нежно улыбающееся дорогое лицо.
Музыка оборвалась.
— Покажи, Федя! — первым нарушил молчание Камушко. — Дай глянуть.
— Мы же тебе показывали! — плотнее обступили Егорова разведчики.
Егоров весело посмотрел на товарищей.
— Если уж так хочется посмотреть — пляшите!— задорно бросил он.
Музыканты будто этого и ждали. Они сразу заиграли плясовую. Круг сам собой раздался. И первым, жарко, будто пулеметной очередью, взвихрил по земляному полу Ерохин, за ним — Амас, «огонь кавказский», как звали его матросы. Потом взводный философ Арбузов. И пошли, и пошли. От топота ног гулко сотрясался над головой тяжелый накат и дрожали каменные стены. Плясали все разведчики.
— Милок, готовь обещанное! — крикнул раскрасневшийся Арбузов. — Всем показывай! — промчался он вокруг Егорова.
Но Егоров что-то озабоченно искал. Он еще раз заглянул в конверт, там ничего не было. «Странно, а где же письмо?» — и, случайно глянув на пол, он увидел лежавший у ног, выпавший из конверта маленький листик бумаги. Егоров обрадованно схватил его, развернул, нетерпеливо пробежал по письму глазами — записка выпала из дрогнувших пальцев.
«Федя, твоя Наташа погибла от рук фашистских палачей. Мужайся. Встретимся — расскажу подробно. Твой друг Василий».
Прижав к лицу фотографию, Федор стоял, будто неживой. А разведчики продолжали плясать. Первым заметил горе на лице друга Сибиряк. Он отбросил в сторону гитару, схватил выпавшую из рук Федора записку.
— Что с тобой, Федя? — Прочитав записку, Семен помрачнел. — Прости нас... От чистого сердца хотели... — Он виновато смотрел на друга.— А оно вот как...
Гармоника, словно почувствовав неладное, замолкла. Разгоряченные ноги некоторых матросов еще по инерции продолжали выделывать замысловатые коленца. Но через минуту все остановились. В землянке воцарилась гнетущая тишина.
Сибиряк прочитал разведчикам коротенькое письмо, и они, окружив Егорова, виновато и сочувственно смотрели на него.
— Вы хотели ее посмотреть? — расправив плечи, спросил Егоров.— Смотрите! — Он поднял над головой фотографию.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Капитан Углов был не в духе. Он хмуро отвечал на приветствия матросов, отругал за непорядок в штабной землянке связного и приказал ему срочно разыскать старшину отряда. Никогда еще разведчики не видели таким своего командира. Ведь только вчера командующий лично вручил ему и многим разведчикам ордена. Радоваться надо, а он...
Однако никто не знал, что сегодня капитан получил от командующего взыскание. А случилось это так. Генерал с Угловым, пробираясь на командный пункт одного из батальонов, увидели группу матросов. Обмундирование на матросах было грязное, порванное, протертое на животах. Лица лохматились бородами.
— Кто это? — удивился генерал.
— Матросы...
