Хайнц Конзалик - 999-й штрафбат. Смертники восточного фронта
— Думаю, нам стоит найти еще еды, чтобы принести обратно товарищам, — сказал Фрайтаг.
Хейснер рассмеялся и тут же заслужил свирепый взгляд Фрайтага. Кордтс чувствовал себя настолько уставшим, что думал, что будет уже не в силах встать.
— Вы можете подняться? — прошептал он.
— Ну, не знаем. Что нам тогда делать?
— Тоже не знаю. Не будьте идиотами! Сколько мы сможем унести? Хазенклеверу придется прислать сюда еще людей, если он хочет все это собрать.
— Мы можем унести хоть что–то, — возразил Фрайтаг. Скептический ответ друга расстроил его. Подобная озлобленность водилась за ним уже довольно давно. Даже Кордтс, казалось, замечал это и время от времени старался быть особенно дружелюбным, но это только беспокоило Фрайтага. Сколько друзей можно найти в столь немноголюдном месте? Но он утешал себя мыслью о том, что все это в конечном итоге не имеет значения, потому что все они скоро умрут. Это было осознать легче, чем размышлять о своем месте среди других людей. От этой мысли ему полегчало.
Хейснер снова рассмеялся и покачал головой.
— У меня уже несколько дней такое ощущение, как будто какая–то невидимая рука тянет меня за волосы где–то выше лба, — сказал Кордтс.
Он смотрел на Фрайтага и тер лоб костяшками пальцев. Он повторял этот жест уже давно, но никто не обращал на это внимания. Иногда у него возникало другое ощущение, точнее, перед его мысленным взором вставала картина: скальпель или просто острое лезвие врезалось в эту чувствительную точку в верхней части лба. Его мрачному самоанализу эти два умозрительных действия (тянуть и резать) представлялись противоречащими друг другу. Но по ощущениям оба они вполне подходили. Вслух он никогда не озвучивал вторую часть — про скальпель или лезвие. Он почти легко терпел, когда этот образ лениво проплывал в его сознании, но вот так сидеть и целенаправленно думать об этом было выше его сил.
— Это у тебя после того, как тебя отрубило два дня назад, — предположил Фрайтаг.
— Нет–нет! Это не из–за этого, — возразил Кордтс. — Это была просто чертова головная боль.
— Не более того, — сказал Фрайтаг.
Как ни странно, это не приходило в голову Кордтсу, и на мгновение он готов был согласиться с этим. Но он знал, что все не так–то просто, и был обеспокоен этим и поэтому мрачно сидел, понурив взгляд.
— Я не выдержу этого еще раз, — сказал он. — Боюсь, мне придется совершить что–то ужасное.
— Что именно? Что ты имеешь в виду?
— Как в Холме?
— Да, как в Холме, — подтвердил Кордтс.
— Что ты говоришь, Гус! Мы тут всего лишь тронулись рассудком, и только. Разве не так, Хейснер?
Хейснер посмотрел на них, но не проронил ни слова.
— Ха! — воскликнул Кордтс. Эх, выразить бы свои чувства словами. Какое–то мгновение ему казалось, что сумей он найти эти слова, как ему тотчас же стало бы легче. — Я просто чувствую что–то такое, как будто нечто давит меня изнутри. Я буквально ощущаю это в мышцах, — произнес он, словно в этом не было ничего удивительного. И для пущей убедительности, чтобы остальные поняли, где он это чувствует, он потер свой левый бицепс, хотя на самом деле ощущение это распространялось по всей внутренней поверхности его тела, где–то сильнее, где–то слабее.
— Да знаю я, можешь не объяснять, — отозвался Фрайтаг. — Со мной то же самое.
— Ну да, — буркнул Кордтс. Сказать по правде, он сильно в этом сомневался, однако только круглый дурак стал бы спорить о подобных вещах, да еще в такой ситуации. Он пытался объяснить что–то очень личное, и в какой–то момент его охватило острое желание поспорить, сказать этому олуху Фрайтагу, что тот понятия не имеет, о чем он ему говорит. Правда, Кордтс терпеть не мог споры. Он скорее отбреет кого–нибудь, бросит в лицо обидные слова, а еще лучше врежет по физиономии. После спора ему всегда хотелось отлупить самого себя.
— Да–да, я знаю, мне понятно, что ты чувствуешь, — наконец выдавил он с несчастным видом.
— Через несколько дней здесь будет Шерер. Вы только подумайте! Вдруг нам опять дадут отпуск, чтобы съездить домой!
— О господи, — прошептал Кордтс и чуть громче добавил: — Да провались он к дьяволу, этот Шерер.
Фрайтаг рассмеялся, но только каким–то нехорошим смехом, и похлопал Кордтса по спине.
— Ну–ну, ты сказанул! Ха–ха–ха! И все равно, нравится тебе или нет, но он будет здесь. А может, и нет, ты, главное, не бери в голову, Гус.
И он вновь рассмеялся и даже поперхнулся сигаретным дымом.
— Да будет вам, давайте–ка лучше пойдем, — недовольно произнес Хейснер.
Но Кордтс и Фрайтаг пропустили его реплику мимо ушей. Говоря про Шерера, Кордтс ничего такого в виду не имел. Подумаешь, может, придет, а может, и не придет. Да и вообще, какое это имеет отношение к тому, что здесь творится. А если его слова что–то и значили, то их смысл он не смог бы объяснить даже себе самому. Просто некая сила напомнила ему о чем–то. Вот только о чем?
— Я просто хочу расстрелять офицеров, — неожиданно произнес он. — Хотя бы для начала.
Он впервые не смог устоять перед искушением выпалить эту фразу на одном дыхании, произнести вслух слова, которые уже давно вертелись на языке, на протяжении всех этих чертовых месяцев относительной тишины. И вот теперь он их произнес.
В ответ Хейснер не то хмыкнул, не то прошипел что–то невнятное. Во всяком случае, Кордтс с трудом разобрал слова. А сказал Хейснер, покачав головой, следующее:
— Вот так да, ни больше, ни меньше.
Кордтс покосился на него краем глаза. Хейснер также вопросительно посмотрел на него, как будто только–только обрел способность нормально видеть.
— В любом случае остался только один Хазенклевер, — вставил слово Фрайтаг. — Ты что, хотел бы отправить его к стенке?
Гебхардт погиб несколько дней до этого, во время артобстрела.
— Нет, не хотел бы, — ответил Кордтс. На самом деле он думал совсем иначе, хотя лично против Хазенклевера ничего не имел. И вот теперь очередная ложь. Немного помедлив, он поднялся на ноги.
— Это точно, нам пора, — произнес он.
Сказал и вышел из развалин, шагнув в никуда. Остальные двое последовали за ним, полагая, что он направляется в каком–то конкретном направлении.
Фрайтаг не закрывал рта. На самом деле в его намерения даже не входило шутить; на душе у него было скверно. Но разве это причина хранить мрачное молчание? Почему бы не попытаться развеять грустные мысли товарища?
— Эх, жаль, нет с нами Бельцмана, — сказал он. — Вот кого бы мы могли дружно расстрелять.
— Это точно, — согласился Кордтс. Он был рад, что избавился наконец от тяжкой ноши подспудных мыслей, правда, нельзя сказать, что ему от этого сделалось лучше.
