Ольга Репьева - Необыкновенные приключения юных кубанцев
— Мне бы прилечь. Что-то плечо ноет, этот чёрт задел-таки рукояткой пистолета.
— Ложись. — Она раскатала рядом вторую, ещё одну положила заместо подушки под головы, примостилась рядом. Опершись на локоть, задумчиво смотрела на товарища. Андрей взял её ладошку, положил себе на грудь, крепко пожал.
— Я теперь по гроб жизни твой должник, — признался, глядя в глаза своей спасительницы. Не подоспей ты, мне бы точно хана… Расскажи, как это у тебя вышло.
Она высвободила руку, легла навзничь. — Когда послышалась стрельба, а потом затарахтели эти мотоциклы, мама сразу сунула в закуток под припечком приготовленное для дяди Саши, — начала она неторопливо. — А мне велела залезть под топчан. Хотела выйти на стук, но дедушка придержал, вышел сам. Потом он вернулся и сказал, что немцы ушли к колодцу умываться, а маме приказано приготовить им горячий завтрак. Подали мне старое ватное одеяло, велели не вылезать и вышли. Постелила, лежу. Слышу — выстрел, затем ещё. Почему-то стало страшно за тебя; я оставила убежище и подошла к окну на огород. Вижу, ты вылез из кустов, а он кинулся к тебе с наганом… Не помню, как я распахнула окно, как выпрыгнула, как вцепилась ему в руку… — закончила она свой рассказ.
— Да-а… Ещё секунда — и не успела бы. Никогда не подумал бы, что ты такая храбрая и отчаянная! Он ведь мог прикокнуть и тебя.
— Не знаю, как получилосъ, ведь я, вообще-то, трусиха. Но о себе даже не подумала. Конечно, если б не мама, он отшвырнул бы меня, как котёнка. И не случись этот несчастный комиссар.
— Да, конешно, — согласился спасённый. Помолчав, добавил, с оттенком неприязни: — Я знаешь, что сичас подумал? Вдруг он предатель и спешил сдаться им в плен. Ну не может быть, чтоб командир — и не знал обстановки!
— Даже если и так, — согласилась она. — Но ты обязан ему жизнью и не должен говорить о нём с презрением. Кто б он ни был, мне его жалко.
— Ну, нет… ежли он изменник Родины, то туда ему и дорога!
— Как ты можешь такое говорить! — искренне упрекнула она. — А ещё говоришь — тоже верующий…
— На изменников и предателей милосердие не распространяется, им не может быть прощения!
Последовала долгая пауза. Её прервала Марта вопросом: — Как получилось, что ты — никак не ожидала! — не сумел спрятаться понадёжней? И чем надосадил ему, что он так взбеленился?
— Случайно получилось… А взбеленился потому, что я помешал ему застрелить петуха.
— Помешал? Как это?
— Пужнул из пряща, он и удрал в акации.
— И ты рисковал из-за какого-то петуха? — не одобрила она поступка.
— Не какого-то. А красивого и умного. Навроде тебя.
— Нашел время для комплиментов! — не приняла она шутки.
— Ты же сама говорила, что очень его любишь. Да и мне он нравится. Я и решил спасти его от смерти. Как ты меня.
— Сравнил тоже!..
— Ну, а посля, когда фриц сцапал меня за ухо, я ему чуть ещё и палец не вывихнул, вот он и озверел. А, что было, то прошло…
— Хорошо, если прошло. Ш-ш-ш… — подняла она указательный палец, призывая помолчать: от летней кухни донёсся разговор немца с матерью; Марта прислушалась.
— Что-нибудь поняла из этой джеркотни? — спросил, когда там затихло.
— Почему бы и нет? Только не всё расслышала.
— И о чём они толковали?
— Да так, ничего особенного… Я имею в виду — не о нас с тобой.
— А всё ж? — настоял он.
— Ну… вначале интересовался, скоро ли будет готов завтрак, поторапливал. Мама сказала, что виновата индюшатина, она вкуснее курятины, но уваривается дольше. Спросил, нет ли шнапсу — водки, если по-нашему.
— И всё? А говорили долго.
— Спрашивал за папу — служит ли на стороне большевиков.
— А она что? — допытывался Андрей, видя, что та чего-то недоговариет. — Сказала, что он давно помер?
— Вроде того… Только не помер, а что его расстреляли как врага советской власти.
— Да? — всерьёз удивился он. — Что, так и было? Вчера ты говорила другое.
— Ты как маленький, ей богу!.. Конечно всё не так. Но если честно, я действительно была неточна… А сегодня могу сказать тебе правду. — Марта придвинулась вплотную и стала говорить шёпотом, словно их мог подслушать кто-то посторонний: — Мой папа воевал против фашистов ещё в Испании… Слышал про испанскую революцию?
— Немного знаю.
— Так вот, папа командовал там интернациональным батальоном. И хотя одолеть фашистов не удалось, когда он вернулся на Родину, его представили к ордену и присвоили воинское звание капитан. Потом, ещё перед войной, заслали в Германию разведчиком… Я от мамы только недавно об этом узнала. И орден Красной Звезды своими глазами видела. Не веришь?
— Ну почему ж… Верю. Токо это ведь строгая-престрогая военная тайна!
— Коне-ечно! Мама меня предупреждала. Но тебе я доверяю, ты не разболтаешь.
— Даже если кишки из меня будут тянуть — про это не пикну, — заверил Андрей на полном серьёзе. После паузы спросил о другом: —Ты сказала… она им что, индюшку зарезала?
— Это дедушка, вчера ещё, для дяди Саши. А сварила мама не всю. Может, решила поддобриться, чтоб этот змей про нас не вспомнил.
— Да одной курицы на всех и не хватило бы, — согласился он с таким ее предположением. — А что это за чемоданчик виднеется?
— Где? — не поняла она.
— Вон, из тряпья выглядывает, — показал на кучу хлама.
— Ой, это ж мамина пишущая машинка. Из города прихватили, жалко было оставлять — новенькая.
— Ни разу не приходилось видеть! Можно посмотреть?
— Конечно.
С чемоданчика-футляра сняли крышку. В нём, отливая чёрным лаком, находилось чудо намного сложнее швейной машины, каковую видеть ему уже приходилось.
— Ух, ты! Красивая. Это ж надо придумать! А написано не по-нашему.
— Немецкая, «Ундервуд» называетея. Андрей потрогал клавиши, пошатал рычаг проворота валика, заметил:
— Вот бы нам такую!..
— Зачем она тебе?
— Не мне, Феде, моему соседу. Он годнецкие стихи сочиняет, хочет стать поэтом, а им машинка — во как нужна.
— Иметь такие вещи кому попадя не разрешалось. А теперь, наверно, и тем более. Вот только плохо мама ее спрятала. Давай перепрячем в более укромное место.
Диковину задвинули в тёмный угол и прикрыли всевозможной рухлядью.
Ухо у Андрея вспухло, но жар спал; перестало ныть и плечо. То, что их не стали искать, успокоило окончательно. Только вот что происходит на хуторе? Отчего-то стало тревожно на душе, хотя выстрелов слышно уже не было.
Марта, заложив руки за голову, молча смотрит вверх, прислушиваясь к разговору, доносящемуся со двора, — там уже завтракают. — Ой, глянь!.. — показала на крышу. — Как они нас не покусали…
