Лев Линьков - Большой горизонт
Поздоровавшись с пограничниками, как с давними друзьями, мужчины передали Баулину шляпу, искусно сплетенную из птичьих перьев.
— Твоей дочке, начальник, — улыбнулся старший. Окладистая седая борода покрывала всю его грудь.
Он еще что-то негромко сказал капитану 3 ранга, и тот пригласил гостей в штаб.
— Айны, — кивнул вслед им боцман Доронин. — Отец и сын.
— Откуда это они на такой утлой лодчонке?
— С И., — назвал боцман один из соседних островов. — Храбрый народ. На И. несколько семей обитают. Раньше их на Курилах много жило, да японцы чуть ли не всех поистребляли.
Айны... Так вот какие они, айны, некогда населявшие и острова Хонсю и Хоккайдо, и Южный Сахалин, и Курилы. Свободолюбивый бескорыстный народ, даже под вековым чужеземным игом сохранивший свою самобытную культуру и обычаи. Пожалуй, на всей земле нет народа, о происхождении которого было бы высказано столько противоречивых мнений. Одни ученые считают, что айны — северяне, другие ищут их родину в тропиках, в Индонезии, третьи относят айнов к восточно-азиатским материковым народам, а некоторые — даже к кавказской расе.
— Теперь-то у нас на Курилах и на Сахалине они вздохнули свободно, — сказал Доронин. — Из хижин в новые дома перебрались.
— Зачем они приплыли?
— Наверно, за каким-нито советом, а может, и сами новость привезли...
— Да, новость, — проводив гостей, подтвердил часом позже Баулин. — И очень важную: близ острова И. вторую ночь подряд курсирует японская шхуна.
— В наших советских водах?
— Пока нет. Да ведь так, ни с того ни с сего появляться по ночам на одном месте шхуна не станет. Японские повадки айны хорошо знают, на своем горбу испытали. Они не первый раз нам помогают, мы с ними в дружбе. Их подсказка, к слову говоря, помогла нам и вовремя операции в тот самый день, когда мы встретились с тайфуном «Надежда».
Баулин посмотрел на Маринку, вместе с другими юными островитянами сооружавшую неподалеку от пирса дворец из обломков скалы.
— Тогда наша мама в клубе базы кружок математики вела,— сказал он.— «Надежда» нагрянула на Курилы за год до моретрясения...
Ветер дул с северо-запада, в лоб. Океан дышал тяжело, вздымая крупные отлогие волны. Как обычно, небо закрывали тучи. За целое лето метеорологи зарегистрировали у Курил всего-навсего тринадцать солнечных дней. Мелкий моросящий дождь высеивался почти не переставая.
«Вихрь» возвращался после двухсуточного дозорного крейсерства в районе островов И. и П. Барометр продолжал падать, и Баулин приказал прибавить ходу, торопясь до наступления шторма поспеть на базу.
Начиная с Олюторки и Карагинского острова, что у северо-восточной оконечности Камчатки, и до Курильских островов Баулина знали как смелого командира, готового в любую погоду выйти в море. Из этого, однако, вовсе не следовало, что он предпочитал ровным попутным ветрам крепкие «лобачи» и безразлично относился к солнцу.
И он обрадовался, когда вдруг в мрачных сизо-серых тучах проглянула узкая голубоватая полынья. Полынья увеличивалась на глазах и вскоре стала похожа на гигантский моржовый бивень. Острие бивня вспыхнуло оранжево-красным огнем и вонзилось в солнце. Паутинная сетка буса оборвалась.
Появление солнца в этих широтах Тихого океана было событием столь редким, что Баулин счел необходимым занести в вахтенный журнал: «1 сентября 195... года, 10.06. На траверзе мыса Сивучий показалось солнце». А сигнальщик Петро Левчук скатился по крутому трапу в кубрик, где свободные от вахты пограничники сражались в домино и слушали радиоконцерт, и гаркнул:
— Свистать всех наверх, солнце!
Первым, как положено, поднялся на ют боцман Семен Доронин. Прищурившись, поглядел из-под широкой ладони на солнце.
— Давно не видались, соскучилось!
— Сейчас опять спрячется, — сказал Алексей Кирьянов.
— Извиняюсь, оно телеграмму вам прислало?— Левчук, закинув нога на ногу, небрежно облокотился о шлюпку-тузик.
— Целых три, когда некоторые еще не протерли глаза!
«Вот так да! — в удивлении оглянулся боцман. — Видано ли, чтобы бирюк, молчальник Кирьянов произнес при народе столько слов подряд?»
Обогнув мыс Сивучий, «Вихрь» пошел параллельно берегу. Теперь задувало уже не в лоб, а в правую скулу форштевня. На фоне посветлевшего неба скалистые кряжи острова, круто опускающиеся в океан, казались еще более высокими. Тут не надейся укрыться от непогоды. На Курилах мало бухт, где бы корабль мог спокойно отстояться во время шторма или тайфуна. Недаром капитаны торгового флота предпочитают поскорее миновать эти мрачные скалы. А пограничники плавают тут каждый день — что поделаешь, служба.
Прибрежные утесы отливали то иссиня-черным, то белым, будто по ним пробегала рябь. Казалось, каменные громады ожили — со стороны острова доносился непрерывный гул, напоминающий гул могучих порогов: на утесах шумел «птичий базар», миллионы кайр и гаг.
Стаи кайр то и дело поднимались в воздух. Когда они дружно, крыло к крылу, летели навстречу сторожевику, то напоминали стремительно несущееся облачко: грудь и шея птиц были белыми. Неожиданно они поворачивали обратно, и в мгновение облачко превращалось в черную полость, падающую в океан. Но пограничники не обращали внимания на птиц. Зато как только сторожевик миновал «птичий базар», все, даже невозмутимый сибиряк Иван Ростовцев, перешли на левый борт, и никто уже не отрывал глаз от берега. «Вихрь» поравнялся с лежбищем ушастых тюленей-котиков. Баулин еще издали увидел, что берег заполнен пугливыми животными, и скомандовал в машину сбавить ход. Зачем их тревожить!
Котики располагались на узкой каменистой береговой полосе «гаремами», по тридцать — сорок коричневато-серых, окруженных детенышами маток. В середине каждого «гарема», словно часовые на страже, бодрствовали рослые, темно-серые самцы.
— Нежатся! — с ласковым восхищением произнес Доронин.— Небось тут их на полмиллиона рубликов, не меньше.
— А вон тот секач здоров, пудов за сорок! — показал Левчук.
— Который это? Который? — заинтересовался Кирьянов, вновь порадовав Доронина своей необычной оживленностью: «Неужто хандре конец?»
— Да вон там, правее рыжей скалы.
— Ревнует, старый шельмец! — усмехнулся боцман.
Огромный секач, о котором шла речь, был явно встревожен. Он поводил из стороны в сторону усатой мордой и, обнажив клыки, зло поглядывал на четырех расхрабрившихся, совсем близко подползших к «гарему» молодых котиков — холостяков.
За бухтой, где утес был совсем отвесным, на камнях, едва возвышавшихся над водой, нежились морские бобры-каланы.
