Валерий Барабашов - Белый клинок
— Гридин-то… может, и не прятал, Макар Василич, — заикнулась было Лида и тут же пожалела об этом: Клейменов белыми страшными глазами уставился на нее, багровый его шрам дергался.
— Ты эту контру брось, Лидуха! — сурово одернул он свою помощницу. — Ни Гридину, ни Рыкалову веры у меня нету. И не будет! И хлеб мы у них возьмем. Сами с тобой кочерыжки от кукурузы, макуху есть будем, а рабочему в город, красноармейцу — отдай! Все нашей власти отдай. Иначе крышка ей, поняла? И нам с тобой тоже. Снова Рыкалов меня батраком сделает, снова я у него как и до революции горб гнуть буду. Только не дождутся они этого, поняла? Назад дороги нету!
— Да я это просто так ляпнула, Макар Василич, — смутилась девушка. — Не подумавши. И больше про твоих беспокоилась. Я вон одна у матери, а у тебя — шестеро. И все мал-мала…
— Ляпнула, — помягчел Клейменов. — А ты не ляпай. Сознательная, комсомолка… Пиши!
«Товарищ Дуганов. Хлеба покамест мы выполнили по Меловатской волости…» Не, лучше напиши: «Покамест хлеба, что спущено нам уездной бумагой, не заготовили, так как разная контра и сволочь-кулак…»
— «Сволочь» с мягким знаком али как, Макар Василич? — спросила Лида, подняв голову.
— Эт для чего же с мягким-то?! — вскинул на нее строгие глаза председатель волисполкома. — Рыкалов и тот же Гридин — да еще с мягким знаком?! Они тебе смягчат, попадись токо в лапы им. Сволочь она и есть сволочь. Так и пиши. От ней одно шипение и злоба. «…Принимаем меры к изъятию излишков крестьянского двора. Активисты волисполкома разъясняют в селах текущую политику партии большевиков…» Вон дружка твой, Ванька Жиглов, разъясняет, к примеру? — спросил Клейменов Лиду.
— Он складно агитирует, Макар Василич. Я с ним по дворам ходила. Говорун он.
— Во! А это, Лидуха, важней, чем силком-то. К чему мужика озлоблять? Призывать его надо, словом на свою сторону клонить. Чтоб момент политический понимал, чтоб власть нашу, Советскую, сознательно поддерживал. Вот.
Довольный сказанным, Клейменов поднялся, принялся расхаживать по комнате; снова взялся вертеть цигарку из газетного, аккуратно сложенного и потертого на сгибах клочка, с наслаждением задымил. Сказал спокойнее:
— Хитрое это дело, Лидуха, разговоры говорить. Уж я наслушался говорунов этих. И так повернут — правильно вроде, и так — тоже правильно. Ежли в тебе тут, — он постучал кулаком в грудь, — нету стержня, прута железного — в болото заведут али еще куда.
У Лиды снова замерзли пальцы, она подошла к печурке, протянула руки к огню. Слушала Клейменова с серьезным лицом, кивала.
— Вот и Ваня Жиглов так говорит, — вставила она. — Большевики, говорит, во главе с Лениным за народ жизни кладут, нашу с вами жизню хочут лучше сделать.
— Головастый он, Ванька, — согласился Клейменов. — Ты, девка, держись его, не верти хвостом. Хотя он и не дюже красавец, а умом взял.
— Да я и так, Макар Василич, — тихо, покраснев, сказала девушка. — Ваня мне и предложение сделал.
— Вот молодец, — одобрительно откликнулся Клейменов. Подошел к печурке, опустился перед нею на корточки, кочергой шурудил в поддувале. Сказал потом мечтательно:
— Эх, Лидуха, жись у вас, молодых, будет! Ленин говорил, коммунизм строить для вас будем.
— Интересно, а какой он, коммунизм этот, а? Люди какие будут?.. Правда, дожить бы, Макар Василич!
Клейменов придвинул ближе к печурке табурет, сел, раскинув полы шинели.
— А что? Ты и доживешь, молодая. В крайнем случа́е, ребятня ваша с Ванькой. А я, видать, не дотяну. Побитый весь, старый.
— Сорок годов-то всего! — возразила Лида, но Клейменов не слушал ее, продолжал:
— Хорошая жись будет, Лидуха, попомни мои слова. Никаких тебе Рыкаловых, продразверсток. Хлеба досыта будем есть, люди меж собой ладить станут, любить друг дружку. А как иначе? В коммунизме первое дело — ладить меж собой. А чего им тогда делить-то, Лидуха? Все равными будут, ни богачей тебе, ни бедных. Ровня завсегда ладит. Мы-то с тобой ладим?
Девушка радостно и охотно кивнула.
— Ну вот. И все так. Грамоте все обучатся, читать-считать… Эх, хочь одним бы глазком на ту жизню глянуть.
— Дети твои увидют, Макар Василич.
— Увидют, ага! — Клейменов светло улыбнулся. — Они доживут. И нас с тобой, Лидуха, вспоминать будут. Батька наш, скажут, революцию делал, в гражданскую с белыми бился… Как не вспоминать!
Возбужденный разговором, Клейменов вскочил с табурета, забегал по комнате, улыбался своим мыслям; заросшее его лицо помолодело, светилось.
— Хаты наши заместо соломы железом покроем, электричеству проведем, как в городах. А чего? Проведем!.. Машинку тебе, Лидуха, печатную купим. Будешь как городская какая мамзель сидеть, тюкать пальцами-то. Платок свой сымешь, валенки и — та-та-та… Как пулемет вон, «максим». А?
Лида смеялась, слушала Клейменова с удовольствием, живо представляя себя в белой блузке и с прической. А машинка печатная и вправду как пулемет: та-та-та…
Они оба вдруг повернули головы к окну, насторожились — донесся до слуха то ли топот, то ли голоса… Клейменов в два корявых прыжка пересек комнату, потеснил Лиду от окна.
— Банда! — вырвалось у него удивленно. — Откуда? Кто такие?!
Из-за плеча Клейменова Лида видела, как, пригнувшись к лукам седел, скакали по улице их Меловатки конники, палили из обрезов и винтовок, размахивали тускло взблескивающими в сером безрадостном дне клинками.
— Прячься! В чулан! — хрипло выкрикнул Клейменов Лиде, хватая из кармана шинели наган, но в этот момент за их спинами с грохотом вылетела рама окна, и два обреза мертвыми зрачками уставились в их лица.
— Бросай пушку, председатель! А то дырку в башке сделаю. Ну!
— Ты?! Кого пугаешь?! Я всю гражданскую… таких, как ты, гадов… — хрипел вне себя Клейменов, вскидывая наган, нажимая на спусковой крючок, но наган раз за разом давал осечку.
— Не стреляй, Макар Васили-и-ич! — пронзительно закричала Лида, повиснув на руке председателя волисполкома. — Убью-у-ут же-е… Не надо-о-о, миленьки-и-ий!
Бандит палил из обреза, тоже что-то кричал, а в дверь уже вломилось пятеро или шестеро, бросились на Клейменова…
Били его тут же, в исполкоме. Два старательных мужика сдернули с Макара Васильевича шинель, разодрали рубаху, обрезом сбили шапку, повалили на пол.
— Ну, Марк Иваныч, чого из председателя зробыть: отбивну или какое другое лакомство? — привычно уже спрашивал рыжий Евсей, зажимая при этом широкую и круглую, как дуло обреза, ноздрю и шумно высмаркиваясь на пол. Вытер потом руку о штаны, пнул лежащего Клейменова в лицо. — Палить еще собрався, курва!
