Невосполнимый ресурс - Евгений Васильевич Акуленко
Пшеничные колосья тяжелели, клонились к земле. Я ждал, пока наделы не избавятся от зеленого оттенка, не станут золотисто-желтыми, пока зерно не затвердеет, окончательно перестав набирать вес. Ежедневно бегая проверять свой урожай, я радовался, как ребенок. У меня получалось. Получалось, черт побери!
Но не я один наблюдал за созреванием зерновых. И как-то с утра раннего спугнул целую стаю тетерок, прятавшихся в просяных метелках. Не успел, значит, отстоять горох, а тут снова-здорова. Опять идти в засидку с ружьем я не имел ни желания, ни времени. Не успеешь оглянуться, грянут холода, а у меня долгострой избушечный еле шевелится. Того и гляди, окажемся мы с Балабаном обманутыми дольщиками. А робинзоном, как поется в известной песне, хорошо быть в сезон.
Вначале защиту злачного места я хотел доверить пугалу. Но пораздумав, предпочел способу отпугивания пернатых вредителей, способ их отлова. То есть, нападение обороне. И устроил на грядке систему ловушек в виде простейших самозатягивающихся петель. На следующий же день поле дало рекордные всходы: две самочки и петух, впутавшиеся в леску. Что даже натолкнуло на раздумья, а не заняться ли мне разведением тетеревов в неволе? Размышления мои скоропостижно прервал подоспевший Балабан. Прежде чем я успел что-либо сообразить, он несколько раз молниеносно щелкнул клювом и птицеферму организовывать стало не из кого. Я вздохнул. Ну, ладно… В конце концов, похлебка из куриных организмов тоже не самый плохой вариант.
А потом зарядили дожди.
Я выбирал пазы в мокрых бревнах и с тревогой высматривал в нависшей свинцовой каше признаки просвета. Зерновые поспели, их пора собирать. Но у погоды свои планы, уборочная откладывалась на неопределенный срок. Когда несколько дней спустя полегла пшеница, сердце у меня тревожно заныло. Но поделать я ничего не мог, оставалось только ждать.
Когда, наконец, разъяснилось, я постиг скрытый смысл слова «страда». Это не страдание от изнуряющего труда, нет. Это выстраданная возможность этим самым трудом заняться. Я лихорадочно резал стебли серпом, воровато озираясь по сторонам, и гонял одну и ту же мысль, не собьет ли безобидные кучевые облака в фиолетовую тучу? Колосья вязал в снопы и тщательно укладывал в копны головками внутрь, так зерно не склюют птицы и не замочит дождь. Обмолачивать буду потом, сейчас главное собрать, пока позволяет погода. Пока не пересохли тонкие шейки, пока полегшие ковры не опустошили грызуны и не перепустили драгоценное золото в свои мышиные закрома. Серп, отполированный до блеска, отбрасывал пляшущие блики. Саднили исколотые ладони. Мельчайшие соломенные иглы впивались под кожу, разъедал царапины соленый пот. Не в силах согнуть кол в пояснице, я опускался на карачки, потом падал на колени, сантиметр за сантиметром продолжая подбирать дарованный землей хлеб. Назвать его ресурсом не поворачивался язык.
Когда вместе с вечерней прохладой, сжалившись над мной, опускалась роса, я сбрасывал одежду и входил в черное зеркало озера. Темнота окутывала меня со всех сторон, я переставал понимать, где верх, где низ, плыл, ощущая себя крохотной частицей чего-то огромного, непостижимого. Я состоял из того же вещества, разделял те же думы, и чувствовал мир вокруг, как собственное тело. Озябнув, выбирался на берег, и, невидимый комарами, пробирался в палатку. И засыпал под трели сверчков спокойно и безмятежно.
Спустя неделю ударной жатвы, ценой тяжелого крестьянского труда, зерновые перекочевали в стожки, глаз радовал короткий колючий жнивник пустых делянок. Там время от времени продолжали встревать в петли тетерки, прилетавшие подбирать просыпавшееся зерно. А однажды впутался здоровенный заяц-русак. Кое-где еще остались дозревать зеленоватые чубы, но основная масса злаков была схвачена, ожидала обмолота, надежно укрытая от дождя. Только кукурузе еще стоять до заморозков, тревожно перешептываясь листьями, пока не окаменеют початки.
Если светило солнце, я приступал к молотьбе. На плите, где вялил ягоду, раскладывал предварительно просушенные снопы, и дубасил цепом — русским народным устройством в виде двух связанных палок. Длинная называлась «держало», короткая — «било». Что лаконично описывало их внутреннюю сущность и предназначение. Зерно вылетало из колосьев, оставаясь на камне, солома отбрасывалась в сторону, по току расстилалась следующая партия. Обмолотки я нагребал в мешок и пробрасывал на ветродуе, очищая от мякины и мусора. Вообще, вековой опыт — страшная сила. Вот, взять ту же ложку. Информационная эра на дворе, микроскопы-спутники, а она все такая же. Всего две составные части: «хватало» и «хлебало». Ни прибавить, ни отнять. Или гребень — «десна» и «зубья». Простые предметы заключают в себе абсолютный смысл. Ничего лучше не придумано.
Муку решил пока без изысков толочь, более эргономичные способы отложив на потом. И несколько вечеров посвятил изготовлению ступы, в качестве заготовки выбрав еловое полено, которое попеременно пробовал изнутри выжигать, долбить стамеской и вырезать резцами. Начальный образец у меня вышел комом, и с нервами хряпнутый о камень, сгорел в костре. А со второй попытки получился неказистый, но вполне себе рабочий вариант крупорушки. Нормы приличия не позволяли назвать мои первые изделия хлебом, они представляли собой нечто среднее между подгорелыми коржиками и слипшимися непропеченными блинами. Но вне всяких сомнений, были съедобны и способны утолять голод. А это главное.
Если погода портилась, занимался избушкой. Сруб рос,
