Дзен и искусство ухода за мотоциклом: исследование о ценностях - Роберт М. Пирсиг
Ноги у меня так онемели, что болят. Я поочередно вытягиваю их и ворочаю ступнями вправо-влево как можно дальше — для разминки. Помогает, но устают другие мышцы, держащие ноги на весу.
У нас тут — конфликт видений реальности. Мир, каким видишь его прямо здесь, прямо сейчас, и является реальностью, независимо от того, чем его могут назвать ученые. Так его видит Джон. Но тот мир, каким его сделали научные открытия, — тоже реальность, независимо от того, каким он может быть на вид; и людям в измерении Джона приходится больше чем просто игнорировать его, если они хотят сохранить свое видение реальности. Джон поймет это, когда подгорят его контакты.
Вот почему, на самом деле, он так расстроился, когда не смог завести мотоцикл. То оказалось вторжением в его реальность. Просто во всем его оттяжном мировосприятии пробило дыру, а у него не хватило смелости принять это, поскольку под угрозой оказался весь его стиль жизни. В каком-то смысле — тот же самый гнев, что иногда возникает у людей науки по отношению к абстрактному искусству. Или, по крайней мере, раньше возникал. Оно тоже не соответствовало их стилю жизни.
На самом же деле, есть две реальности: одна — непосредственной художественной видимости, а другая — лежащего в основе научного объяснения; они не совпадают, не подходят друг к другу и в действительности не имеют практически ничего общего одна с другой. Вот так ситуация. Можно сказать, у нас тут небольшая проблемка.
На длинном перегоне заброшенной дороги мы видим одинокую бакалейную лавку. Внутри, в подсобке находим какие-то ящики, устраиваемся на них посидеть и пьем баночное пиво.
Усталость и боль в спине начинают сказываться. Я подталкиваю ящик к столбу и прислоняюсь. По выражению лица Криса я вижу, что ему становится погано. Позади — долгий и трудный день. Еще в Миннесоте я сказал Сильвии, что можно ожидать спада в настроении на второй или третий день — и вот пожалуйста. Миннесота… когда это было?
Женщина, в стельку пьяная, покупает пиво какому-то мужику, который остался в машине на улице. Она никак не может выбрать марку, и жена хозяина начинает злиться. Тетка еще размышляет, но видит нас, машет рукой и спрашивает, не наши ли мотоциклы. Мы киваем, она говорит, что хочет покататься. Я устраняюсь и предоставляю заниматься этим Джону.
Он учтиво отнекивается, но она настырно лезет, предлагая за прогулку доллар. Я отпускаю по этому поводу какие-то шуточки, но все не смешно, поэтому депрессия усугубляется. Мы выходим, и снова — бурые холмы и жара.
В Леммон мы приезжаем уже совершенно без сил. В баре слышим, что южнее есть место, где можно разбить лагерь. Джон хочет поставить палатки в парке посреди города; это заявление звучит странно и очень злит Криса.
Сейчас я так устал, что не могу даже вспомнить, когда в последний раз со мной было что-то подобное. Другие — тоже. Но мы тащимся через универсам, собираем какую-то бакалею — что приходит в голову — и с некоторыми осложнениями укладываем все на мотоциклы. Солнце уже так низко, что нам не хватает света. Через час уже стемнеет. Мы, кажется, никак не можем сдвинуться с места. Не могу понять, мы просто сачкуем, или как?
— Давай, Крис, поехали, — говорю я.
— Не ори на меня. Я готов.
Мы выезжаем из Леммона по грунтовке и, изможденные, едем, наверное, целую вечность, хотя долго быть не может: солнце — по-прежнему над горизонтом. Лагерь пуст. Хорошо. Но осталось меньше получаса дневного света, а сил никаких больше нет. Теперь — самое трудное.
Я пытаюсь распаковаться как можно быстрее, но от усталости так одурел, что бросаю все прямо возле дороги, не замечая, насколько паршиво это место. Потом вижу, что здесь слишком ветрено. Это ветер Высоких Равнин. Здесь — полупустыня, все выжжено и сухо, если не считать озерка, больше похожего на пруд, под нами. Ветер дует от самого горизонта через озеро и бьет по нам резкими порывами. Уже прохладно. Ярдах в двадцати от дороги — какие-то чахлые сосенки, и я прошу Криса перенести все туда.
Он не слушается. Бредет куда-то к пруду. Я переношу вещи сам.
Между ходками я вижу, что Сильвия очень старательно устраивает нам кухню, хотя устала так же, как и я.
Солнце заходит.
Джон собрал валежник, но дрова такие большие, а ветер — такой порывистый, что развести костер трудно. Надо порубить на щепки. Я возвращаюсь к сосенкам и в сумерках роюсь в вещах, пытаясь найти мачете, но уже так темно, что ни черта не видно. Нужен фонарик. Ищу теперь его, но в темноте и его кошки съели.
Я возвращаюсь, завожу мотоцикл и еду обратно, чтобы найти фонарик при свете фары. Методично перерываю все вещи в его поисках. Проходит достаточно времени прежде, чем я соображаю, что мне фонарик вовсе не нужен, мне нужен мачете, который давно лежит у меня под носом. Пока я ходил за мачете, Джон развел огонь. Я все равно раскалываю несколько больших бревен.
Появляется Крис. Фонарик — у него!
— Когда мы будем есть? — хнычет он.
— Как только, так сразу, — отвечаю я. — Оставь фонарик здесь.
Он опять исчезает, прихватывая фонарик с собой.
Ветер задувает пламя — оно не достает до жарящихся стейков. Из больших камней, валяющихся у дороги, мы пытаемся соорудить защитную стенку, но слишком темно. Подводим оба мотоцикла и освещаем стройку перекрестным светом фар. Странное освещение. Ветер поднимает из костра пепел, который внезапно вспыхивает белым в лучах, а потом исчезает вовсе.
БАХ! У нас за спинами раздается громкий взрыв. Потом слышу, как хихикает Крис.
Сильвия расстроилась.
— Я нашел хлопушки, — говорит Крис.
