Кальман Миксат - Призрак в Лубло
Так и шел по «золотому следу» «человек короля»: ехал от деревни к деревне. Дорогу ему фальшивые золотые указывали. Ехал он, ехал и вдруг очутился перед воротами Бозлачняйского монастыря. Тишина стояла вокруг, только дубы-великаны, качая своими кронами, шептались, шумели о чем-то. А в вышине, на колокольне, печально позванивал колокол, ничего, однако, не рассказывая о том, какие необычайные дела происходили тогда в монастыре. Зато игуменья монастыря, в миру ― графиня Ганна Штраден, которая вела подробный дневник, наверное, всю чистую бумагу в монастыре извела, описывая события тех дней. А было все вот как.
Еще чуть свет в ворота постучали молотком, который по тогдашнему обыкновению висел на цепочке у воротной притолоки.
Тяжеловатый на подъем монастырский привратник (семидесятилетний отец Лаурентиус), приоткрыв окошечко в калитке, в образовавшуюся щелку увидел перед собою двух охотников с ружьями за плечами и охотничьими рогами на шее. Одеты они были в куртки с зелеными отворотами, короткие, до колен, толстые штаны с чулками и штирийские зеленые шляпы, украшенные глухариными перьями.
Привратник имел право впускать в обитель посторонних не иначе, как с разрешения настоятельницы. Ему полагалось лишь задать пришельцу через окошечко два вопроса и полученные ответы передать игуменье.
― Кто такие? ― был первый вопрос.
Привратник приложил к окошечку ухо, а пришелец ― свои губы.
― Ты что, или не узнаешь?
Лаурентиус покашлял чуток, затем снова подал голос:
― А и впрямь, сдается мне, ровно где-то я уже видел твою физиономию.
― На золотых монетах, ― прошептал пришелец.
Тут святой отец в отчаянье хлопнул себя по лбу (за малым не убил себя собственным кулаком!) и дрожащими руками принялся отворять калитку.
― Милости прошу, ваше величество!
― Тсс! Веди же нас, святой отец, к матушке игуменье.
Король, который часто ездил на охоту в Бозлачняйский лес, сегодня отстал от своей охотничьей компании с Новоградским, сказав остальным:
― Нас, господа, вы до полудня не ищите. У нас своя дорога, и что добудем, с вами делить не будем.
― Ты что-то учуял, Август? ― спросил участвовавший в охоте герцог Веймарский, не в силах устоять перед любопытством, свойственным каждому охотнику.
― Дикую кошку, ― отвечал король с улыбкой.
Герцог удивленно пробормотал:
― Как, из-за какой-то дикой кошки столько хлопот?! Я мог бы уже целый десяток их настрелять!
Настоятельница монастыря, утонченная, неторопливая в движениях графиня Ганна (когда-то душа краковского общества в прошлом веке), обрадовалась приходу короля, который протянул ей руку, весело воскликнув:
― Я пришел, графиня, позавтракать с вами, пока остальные бьют дичь.
― Вы очень милостивы к нам, ваше величество, ― ответила графиня Ганна с глубоким поклоном. ― И мне, покинувшей суетный свет, приятно, что в дни моей старости солнце вновь заглянуло сюда, под землю...
Пройдоха Новоградский в этот момент по секрету шепнул настоятельнице, что король хотел бы повидать вдовушку Касперек. Но что это нужно устроить как-нибудь поделикатнее, например, чтобы смазливая молодушка подавала им завтрак.
Был жаркий день. Король пожелал обедать на свежем воздухе, в монастырском саду, под прохладой древесных крон, где игуменья могла бы приказать натянуть оливково-зеленую ткань на позолоченные колья ― словом, сделать что-то вроде шатра.
Сад был весьма красив и весь во вкусе графини Ганны: росли в нем исключительно экзотические травы, пальмы, тростники, орхидеи ― растения, у которых тут не бывает цветков. Они больше всего подходят сюда, где поселились девственницы, не знающие любви...
Да что рассказывать... Завтрак пришелся по вкусу королю, был и в самом деле хорош. (Огромного богатства графов Штраденов хватило на создание и отменного винного погреба, и продовольственного склада.) Пожалуй, и у себя дома король не едал лучше. А как обед подавали! Пани Касперек принесла масло, фрукты, отбивные. Она же наполняла кубок короля вином.
На вдовушке был красивый белый накрахмаленный передник, блузка с закатанными по локти рукавами. Ах, что за кожу открывали они взору: будто персиковый цвет.
Король захмелел от одного вида вдовушки. А белая шейка с очаровательными углублениями, загадочными ямочками, чарующими изгибами: шея ведь тоже была обнажена из-за великого зноя, но конечно же ― самую малость.
― Ах, что за шея! ― негромко, но многозначительно вскричал Новоградский.
Король одним глотком осушил бокал испанского вина. Глаза его засияли (и неудивительно, ведь это был уже четвертый бокал).
Чокнувшись с настоятельницей, король, тоже шепотом, отвечал Новоградскому:
― Целую милю земли из своих владений отдал бы, доведись мне лицезреть одним вершком больше этой дивной шейки...
Но тут в ворота громко застучал молоток. Игуменья, которая уже поняла, что она здесь лишняя, деликатно попросила позволения удалиться на несколько минут, узнать, что там случилось. А Новоградский с улыбкой заметил на восторги короля:
― У вашего величества, конечно, бескрайние просторы владений, но, чтобы пересадить один полевой цветок, не нужно целой мили для этого, достаточно и маленького цветочного горшка.
Однако король не ответил ему, а поспешил воспользоваться случаем и сам обратился к красавице:
― Это вы и есть знаменитая пани Касперек?
Вдовушка покраснела, вспыхнула до корней волос, решив, что над ней шутят. Выпрямила свой тонкий, как струна, стан, горделиво вскинула голову и на крестьянский манер подбоченилась:
― Она самая, коли хочется знать. Ну и что?
Король смутился от столь непривычных речей. Куда до них вялому лепету Адриенны Лекуврер...
― Вы мне нравитесь, красавица, ― сказал король.
Пани Касперек небрежно окинула его взглядом.
― Зато вы мне ― нет! И как не стыдно. Пожилой человек да в святом месте, а говорите о таких вещах...
Новоградский не выдержал и гаркнул:
― Ты что? Думаешь, что говоришь? Сам король беседует с тобой, несчастная!
Пани Касперек пристально взглянула своими мечтательными, загадочными глазами на Новоградского, затем рассмеялась, прищелкнула двумя пальцами и сказала:
― Дурачьте кого-нибудь еще, только не меня!
И с совершенно равнодушным видом принялась собирать со стола блюда, тарелки.
К этому времени возвратилась графиня Ганна.
― Может быть, это к нам кто-нибудь? ― спросил король.
― Не думаю, ваше величество! Какой-то человек именем короля требует впустить его в обитель.