Абрам Вулис - Хрустальный ключ
…Вчерашний день без устали лупил по нервам, а этот с первого рассветного луча был ласков, безмятежен, величав. Птицы голосили во все свои маленькие легкие, точно торопились напеться до наступления зноя, чуть шевелилась листва. Солнце восходило на вершину Бургутханы где-то по ту сторону хребта, а я, стараясь выиграть побольше прохладного времени — по противоположному склону. Совук-су теперь бесновалась далеко внизу, среди камней, ивняка и берез. И шум ее то упадал до молитвенного шепота, устремленного к синему небу, то вновь исполнялся гнева и угрозы. Петли едва видимой тропинки метались то влево, то вправо, обходя скальные нагромождения, прятались в густых травах, но, главное, набирали высоту. Рощице черного тополя я обрадовался скорее как загнанный зверь, чем как довольный преследователь.
Наконец впереди показалась мохнатая арча. В десятке метров от нее торчали два камня, словно изготовленные к аплодисментам ладони, и булькала вода. Хрустальный ключ бил прямо из почвы, давая начало ручью, который, пробежав несколько шагов, вдруг провалился сквозь землю и уже оттуда, изнутри, из темноты, подавал голос. Передо мной распахнулся грот с бугристым сводом. В гроте ничего не было, кроме груды камней у самого входа и стремительной воды в глубине. Под камнями я отыскал жестяную банку, прикрытую плоским камнем, а в банке — сложенную вчетверо журнальную страницу. На одной стороне листа красовалась известная киноактриса в своей последней роли, на другой же, рядом с мелкими заметками, распластался кроссворд, вмонтированный в контурную карту Восточного полушария.
Ну, конечно, все вопросы, что вертикальные, что горизонтальные, выведывали у читателя разные тайны географии: какие вулканы по сей день извергаются в Африке, и какие пустыни сушат своим горячим дыханием цветущие сады Аравии, и какие реки поят Северный Ледовитый океан. Кроссворд был заполнен детскими каракулями, по которым трудно опознать почерк. Но ответы тем не менее отражали вполне взрослые познания. Где по смыслу вопроса и по обстоятельствам кроссворда должна была стоять гора Килиманджаро, там стояла гора Килиманджаро, а где, предположим, надлежало быть реке Печоре, там и текла река Печора. Я ел колбасу, запивал ее студеной водой, дивился, зачем кому-то понадобилось припрятывать в альпинистском туре на высоте две тысячи триста метров над уровнем моря журнальную страницу и между делом продолжал ее рассматривать. Черт побери. Как это я сразу не заметил! Помимо положенного числа географических названий на странице оказалось еще одно: пересекающиеся буквы в верхней четвертушке кроссворда были подчеркнуты и складывались если читать по часовой стрелке, в какое-то знакомое слово: Ламедина, Амединал, Единолам. Ба, Аламедин! Есть, есть такая река в Тянь-Шане! Там альплагерь! Еще раз обшарил окрестности родника. Без результатов. Ступил было на тропу, наладившуюся куда-то в сторону, за перевал. Нет, на эту тропу у меня не оставалось времени. И дунул что было сил вниз. На бегу у меня в голове колотилась одна лишь мысль: с чего я, собственно, вообразил, что Налимов в стихотворении и Маджид в трактате изображают именно этот маршрут? Ива будет, береза будет, черный тополь будет, арча будет, ручей будет? Господи, да в горах ведь везде так, куда ни сунься: и ива, и береза, и арча. Шагомер, конечно, повлиял: сорок тысяч шагов. И тщеславная надежда — одним ударом двух зайцев прихлопнуть. Налимова и Забелина. Или, может быть, двух зайцев от одного волка защитить, от Арифова.
3
Центральный переговорный пункт работает круглосуточно, и ранним утром в пятницу я был там. Человека, который двадцать дней назад разговаривал с ленинградским номером 055188 телеграфистки, конечно, не запомнили. И тогда я заказал этот номер. Несколько раз порывался отменить вызов: авантюра как худшая разновидность фантазии могла повлечь за собой со стороны капитана Гаттераса самую суровую кару. Порывался, но не успел. «Ленинград, квитанция четыре сорок один, вторая кабина», — провозгласила дикторша. «Алло, — встревоженно повторил сонный женский голос в трубке, — алло! Я вас слушаю». Похоже, Лариса Николаевна в самом деле была права, подозревая, что Забелин звонил женщине. «Алло, алло, ну говорите же, ради бога». Мне стало совестно. В Ленинграде сейчас полпятого, глубокая, хотя отчасти и белая ночь, а я развлекаюсь как мальчишка. «Алло, — хрипловато откликнулся я, — мне бы Василия Егоровича». «Вы ошиблись номером!» — сразу успокоился женский голос. «Простите, а куда я попал?» — глуповатое замечание, но без него вся авантюра вообще утрачивала смысл. «В гостиницу вы попали», — разволновался голос, но уже по-новому: раньше в нем слышалась тревога, теперь — раздражение. «Простите, пожалуйста… Пожалуйста, простите», — покаянно проговорил я. Зачем мне нужна была эта самодеятельность? Управление мигом установило бы все, что я с трудом выхлопотал в течение часа. Так нет же, сам! Сам! Сам! Но раз уж заварил кашу… Я попросил у телефонистки справочную книгу Ленинграда. Ага! Вот оно! Гостиница «Двина»! Теперь найдем дежурного администратора. Есть дежурный администратор!.. Ну что, продолжим в том же духе? — спросил я себя. И легкомысленно ответил: продолжим в том же духе. Оформил очередной заказ и, прождав сколько-то там минут, снова вошел во вторую кабину.
— Мне передали, чтобы я позвонил по номеру 055188, но дело было еще двадцать восьмого июля, в мое отсутствие. Можно узнать, кто мною интересовался? Учитывая расстояние, окажите любезность…
— Двадцать восьмого июля, говорите? — сдался наконец администратор.
— Двадцать восьмого…
— Двадцать восьмого. — Церковенко, — ответил администратор.
— Если принцип, управляющий некими событиями, — поучал я Норцова час спустя, — не лежит на поверхности, самое ошибочное — сделать вывод, что этого принципа вообще нет. Сколько мы бились с Налимовым: почему исчез да зачем исчез. А поработали — и вот уже обрисовалась фигура преследователя — Арифова. Многие его поступки по меньшей мере загадочны. Уход из пединститута после налимовской критики. И сразу же — попытка втереться к Налимову в доверие. Совместные посещения библиотеки, визиты к Снеткову. Удивительный в биологе интерес к древним рукописям. Все это, вместе взятое, приводит к выводу, что Арифов преследует какую-то особую, одному ему известную цель. — Тут я усмехнулся. — В какой-то мере, правда, она известна уже и другим. Отчасти мне. Отчасти, вероятно, и тебе. Эта цель — рукописи. Рукописи как непосредственная ценность. И рукописи как аккумулятор неустаревшей информации. Я понятно говорю?
