Полярный конвой. Пушки острова Наварон - Алистер Маклин
— Ничего удивительного. Просто на нем все заживает как на собаке, — произнес Миллер. — И только я своими мерзкими вывихнутыми мозгами мог додуматься до того, что он был немецким агентом на Крите, стал известен союзникам как член «пятой колонны», потерял значение для немцев и под покровом ночи катером был переброшен обратно в Наварон. Пороли его! Добирался сюда, на Наварон, через острова в шлюпке! Пыль в глаза, вот что все это!.. — Брезгливо скривив рот, Миллер умолк. — Хотел бы я знать, сколько сребреников он получил там, на Крите, пока немцы не нашли ему другого применения?
— Но, Господи, нельзя же убивать человека только потому, что он враг?! — возразил Мэллори. Как ни странно, в нем вовсе не было той решимости, которая слышалась в голосе. — Сколько бы у нас осталось союзников, если бы…
— А, еще не убедились? — Миллер небрежно махнул Панаису пистолетом. — Заверни-ка левую штанину, предатель. Еще две секунды.
Панаис сразу выполнил приказ. Черные, полные ненависти глаза не отрывались от Миллера. Грек поднял темную материю штанины до колена.
— Повыше!.. Вот так, моя крошка, — подбодрил его Миллер. — А теперь сними повязку, сразу всю. — Прошло несколько секунд, Миллер сокрушенно покачал головой. — Страшная рана, начальник, тяжелая рана?!
На темной жилистой ноге не было ни царапины.
— Кажется, теперь я понимаю, что ты имеешь в виду, — задумчиво произнес Мэллори. — Но какого черта…
— Очень просто. Есть по крайней мере четыре причины. Этот молодчик, этот предатель, скользкий ублюдок! Даже на милю не подползла бы к нему ни одна уважающая себя змея! Он притворился раненым, чтобы остаться в пещере у Чертовой песочницы, когда мы, четверо, отбивались от солдат альпенкорпуса у рощи.
— Почему? Боялся, что ли?
— Этот молодчик ничего не боится. Он отстал, чтобы оставить записку. Он и потом оставлял записки на видном месте, когда делал вид, что бинтует ногу. В записке сообщалось, где мы выйдем из пещеры, и была любезная просьба к немцам выслать нам навстречу делегацию. И они выслали эту делегацию. Помните тот автомобиль, который мы увели у немцев, чтобы проскочить в город? Тогда я впервые заподозрил этого друга. Помните? Он отстал от нас и вскоре догнал. Слишком быстро догнал для человека с подбитой ногой. Но я не был уверен до конца. И только сегодня, на площади, когда я открыл рюкзак…
— Ты назвал только две причины, — напомнил Мэллори.
— Вот я и добрался до остальных. Третий номер. Я шел за ним, а он еле-еле шевелил ногами, специально отставал, зная что впереди встречающая делегация. Предатель вовсе не собирался доводить дело до того, чтобы и его ухлопали, раньше чем он получит жалованье. Я не был полностью уверен в предательстве, но сильно подозревал. Рисковать не хотелось, и поэтому я трахнул его как следует, когда услышал немецкий патруль, пробирающийся по склону.
И — четвертый номер. Помните ту трогательную сценку, когда он испрашивал у вас разрешения остаться в сквозной пещере? Что же, разве он собирался покончить с собой?
— Хотел показать немцам нужную пещеру, это ты имеешь в виду?
— Точно.
— Понятно, — спокойно сказал Мэллори. — Теперь понятно. — Он в упор посмотрел на Миллера. — Тебе следовало предупредить меня раньше. Ты не имел права…
— Я хотел это сделать, начальник, но не было возможности. Этот молодчик все крутился около. Я хотел было сообщить об этом полчаса назад, когда поднялась стрельба.
Мэллори понимающе кивнул.
— А как ты его заподозрил, Дасти?
— По можжевельнику, — коротко ответил Миллер. — Помните, Турциг сказал о том, что нас выдало? Он упомянул о можжевельнике.
— Правильно, мы ведь жгли можжевельник.
— Конечно, жгли. Но немец утверждал, что учуял запах на Костосе. А ветер весь день дул от Костоса!
— Господи, — пробормотал Мэллори. — Конечно, конечно, а я это совсем упустил из виду.
— Но фриц почему-то знал, где мы. Откуда? У него же нет дополнительной пары глаз на затылке, как и у меня их нет. Ему кто-то подсказал. Ему подсказал этот вот приятель. Помните, я упомянул о его разговоре со своими друзьями в Маргарите, когда мы спустились туда за провиантом? — Миллер с отвращением сплюнул. — Все время меня дурачил. Друзья! Я и не подозревал, насколько был прав. Конечно, это были его друзья, его немецкие друзья! Он им и сообщил где нас искать. И жратва, которую он, как утверждал, забрал из немецкой кухни… Он и вправду ее там взял. Это точно. Входит прямо на кухню и просит еду. А старик Шкода дает ему еще собственный ранец, чтобы можно было ее туда напихать!
— Но немец, которого он убил по дороге из деревни? Я уверен…
— Панаис его действительно убил! — В голосе Миллера была усталая уверенность. — Что значит лишний труп для него?! Небось наткнулся на этого ублюдка в темноте, вот и пришлось его прирезать. Помните? С ним был и Лука. А он не мог позволить, чтобы Лука его заподозрил. Он всегда мог обвинить в убийстве Луку. Этот тип не человек. А помните, как его впихнули в комнату Шкоды? В Маргарите, вместе с Лукой? Как у него текла кровь из раны в голове?
Мэллори кивнул.
— Первосортный томатный соус. Тоже небось из кухни коменданта, — мрачно сказал Миллер. — Если бы Шкоде не удалось ничего узнать другими способами, у него все равно оставался напоследок вот этот приятель в качестве подсадной утки. И почему он ни разу не спросил у Луки, где лежит взрывчатка? Даже не представляю.
— Наверное, не догадывался, что Лука о ней знает.
— Может, и так. Но одно он знал и умел прекрасно. Знал, как пользоваться зеркалом. Передал немцам морзянкой из рощи сведения о нашем лагере. Иначе это никак невозможно сделать, начальник. А сегодня утром он добрался и до моего рюкзака! Вытащил бикфордов шнур. Расправился с часовыми взрывателями и детонаторами. Ему могло бы руки оторвать, когда он возился с ними. Бог знает где он научился обращению с подобными штуками.
— На Крите, — сказал Мэллори. — Немцы позаботились. Шпион, который не может быть одновременно и диверсантом, для них не подходит.
— А он для них был ценен, — тихо сказал Миллер. — Очень и
