Карл Май - Невольничий караван
— Держите его, а я сейчас проломлю ему череп!
Все это ему, конечно, не удалось проделать без шума, который привлек внимание часовых, они поднялись с земли и стали пристально вглядываться в темноту.
— Неплохой улов! — сказал своим товарищам Отец Листьев. — Давайте подтащим его к дыре, а потом вернемся назад!
Они схватили потерявшего сознание Абдулмоута за руки и за ноги и опрометью кинулись прочь. Увидев странные бегущие фигуры, часовые окликнули их, однако ответа не последовало. Тогда один из них выстрелил и, к счастью, промахнулся. Все шестеро охранников бросились в погоню за беглецами, но последние были так проворны, что, несмотря на свою тяжелую ношу, добрались до засеки раньше преследователей. Не солоно хлебавши арабы повернули назад и наткнулись на Шварца и Пфотенхауера, которые в считанные секунды обратили их в бегство.
Оказавшись по ту сторону заграждения, Шварц приказал солдатам немедленно развести огонь. Словак по голосу узнал своего господина и торжествующе закричал:
— Вы уже тоже быть здесь? Ничего не иметь поймать? Я поймал одного врага, известного, и стукнул по голове, крепкой!
— Кого же? — без особого воодушевления поинтересовался Шварц.
— Абдулмоута. Пойду опять и поймать еще Абуль-мота, чудовищного!
— Ты это серьезно говоришь?
— Да, я ударил его с умом, чрезвычайным, и отвагой, огромнейшей. Я схватил его за горло и душил потом до без сознания и притащил потом сюда.
— Ты не шутишь? Ты в самом деле поймал Абдулмоута?
— Вы могли верить этому. Он был Абдулмоут, настоящий и истинный!
— Ах ты, чертов сорванец! Это могло дорого обойтись тебе и всем нам. Слышишь вой и рычание там, внизу? Только ты один виноват в том, что там сейчас творится! Ну что вы там возитесь с костром? — обратился Шварц к солдатам. — Быстрее, быстрее, мне нужен свет!
Наконец костер запылал, и отблеск упал на лицо Абдулмоута, который по-прежнему лежал на земле с закрытыми глазами. В течение нескольких секунд Сын Тайны вглядывался в это лицо, единственное, которое сохранила его память с давних, давних времен. Потом юноша воскликнул:
— Абдуриза бен Лафиз! Я узнаю его, это он, Абдуриза бен Лафиз, который гостил тогда у моего отца!
Тут чей-то взволнованный голос из темноты спросил:
— Кто назвал это проклятое имя? Кто из вас может его знать?
С этими словами Охотник на слонов (голос, конечно же, принадлежал ему) выступил вперед. Сын Тайны перевел на него взгляд и ответил:
— Это был я. Но кто ты? Может быть, Охотник на слонов? Ты — Барак аль-Кади, эмир Кенадема?
— Да, это я, — подтвердил эмир.
— О, Аллах! Отец, мой отец, я наконец-то нашел тебя!
Прежняя робость, даже холодность по отношению к отцу, которые изредка проскальзывали в рассказах юноши о своем детстве, внезапно исчезли. Он подлетел к Сеяд Ифъялу и бросился ему на грудь.
— Ты… ты — мой сын? Разве это возможно? Неужели Аллах все же пожелал сотворить чудо ради своего недостойного слуги? — пролепетал эмир, совершенно растерянный.
— Да, это я, это я, твой сын! Пожалуйста, верь мне! Я все объясню тебе потом!
— Я верю, конечно, верю! Какое счастье! Значит, я больше не Бала Ибн, Отец, Потерявший Сына! Значит, клятва моя исполнена, и я могу вернуться в край моих предков, в дом моей семьи, в мой Кенадем!
— Да, в Кенадем, в Кенадем! И я пойду туда с тобой! Ты называл себя Бала Ибн, я же в течение многих лет был Бала Аб, Сын Без Отца. Но теперь мы нашли друг друга, и ничто, ничто больше не сможет нас разлучить!
Отец и сын снова и снова сжимали друг друга в объятиях и не замечали никого и ничего вокруг. Эта сцена была способна растрогать даже мертвого, и в другое время она целиком привлекла бы всеобщее внимание, но сейчас каждый из присутствующих был слишком занят собой.
Как только пламя разгорелось достаточно ярко, чтобы можно было различить лица стоявших возле засеки людей, Эмиль Шварц поспешил к своему брату, чтобы, наконец, обнять его. Он несколько раз прижал Йозефа к своей груди и крепко расцеловал его, затем немного отстранил брата от себя, чтобы получше вглядеться в любимое лицо, и в ужасе воскликнул:
— Ради Бога, Йозеф, что с тобой? Почему у тебя такой вид?
— А какой у меня вид? Обычный, такой же, как и всегда, — недоуменно ответил Йозеф, которому нежности брата до сих пор не позволяли и рта раскрыть.
— Нет, совсем не как всегда! У тебя все лицо покрыто какими-то страшными язвами! Должно быть, этот Абдулмоут и его люди мучили тебя, и я…
— Ах, вот ты о чем! — со смехом перебил его Йозеф. — Вы только посмотрите на этого человека! Он, точно трубочист, с ног до головы мажется сажей, потом обнимает и целует меня, так что на мне живого места не остается, а после всего этого еще удивляется, отчего это по его брату пошли черные пятна! Да ты, парень, совсем голову потерял!
— Да, пожалуй, — согласился Эмиль, — я от радости, что снова вижу тебя живым и невредимым, напрочь позабыл, что мы вымазаны сажей. Но вон стоит наш Пфотенхауер! Неужели я выгляжу так же ужасно, как он?
В этот момент сквозь толпу солдат протиснулся Отец Одиннадцати Волосинок и восторженно закричал:
— Смотрите на лицо, мое! Разве я не быть негр, черный и неподдельный?
При взгляде на малыша оба Шварца и Пфотенхауер разразились поистине гомерическим хохотом, который стал еще громче, когда к ним подошел Отец Смеха и гордо сказал, растягивая свое черное лицо в зверской улыбке:
— И я был там, Хаджи Али, я тоже ловил Абдулмоута!
— Так значит, вот кто устроил всю эту суматоху! Но мне казалось, я видел троих человек. Где же, в таком случае, третий смутьян?
— Вон он стоит, — сказал Хаджи, показывая на Сына Тайны. Как раз в эту минуту Сеяд Ифьял, который все еще держал юношу за плечи, отшатнулся от него и, испустив крик разочарования, воскликнул:
— Асвад, мой друг, сказал мне, что среди его друзей я найду своего сына. Ты выдавал себя за него, и я поверил тебе, потому что больше всего на свете хотел в это верить. До сих пор костер горел недостаточно ярко, и я не мог разглядеть твое лицо, но теперь я вижу, что мы оба ошиблись. Ты негр, а в жилах моего сына течет чистейшая арабская кровь. Цвет его кожи должен быть даже светлее, чем у меня!
— Так оно и есть, — пояснил Шварц, — мальчик просто натерся сажей, чтобы под видом негра пробраться в лагерь Абуль-моута и спасти тебя.
— Что? — переспросил пораженный эмир. — Ты действительно сделал это? Ради своего отца ты решился подвергнуть себя такой страшной опасности? О, теперь у меня нет сомнений: конечно, ты — мой сын! Аллах позволил тебе унаследовать храбрость твоего отца! Дай мне еще раз прижать тебя к моему сердцу!
