Александр Дюма - Анж Питу
Таким образом избранный на почетный пост Питу вернулся домой, мечтая о путях и средствах раздобыть оружие для своих тридцати трех солдат национальной гвардии.
Глава 64.
ГДЕ СТАЛКИВАЮТСЯ МОНАРХИЧЕСКИЕ УБЕЖДЕНИЯ В ЛИЦЕ АББАТА ФОРТЬЕ И РЕВОЛЮЦИОННЫЕ УБЕЖДЕНИЯ В ЛИЦЕ ПИТУ
В эту ночь Питу был так занят нежданно свалившейся на его голову честью, что даже забыл обойти свои силки.
Назавтра он вооружился каской и саблей и отправился в Виллер-Котре.
На городских часах било шесть утра, когда Питу пришел на площадь перед замком и тихо постучал в дверь черного хода, выходившую в сад аббата Фортье.
Питу постучал достаточно сильно, чтобы успокоить свою совесть, но недостаточно сильно, чтобы его услышали в доме.
Он надеялся получить таким образом четверть часа отсрочки и за это время украсить цветами ораторского искусства речь, которую он приготовил для аббата Фортье.
К его большому удивлению дверь, в которую он так тихо постучал, отворилась, но когда он увидел, что дверь ему открыл не кто иной как Себастьен Жильбер, удивление сразу прошло.
Мальчик с рассветом вышел в сад и учил урок, вернее, делал вид, что учит, ибо раскрытая книга то и дело выпадала у него из рук и он уносился мыслями то вперед, то назад – навстречу тому, что он любил в этом мире. Увидев Питу, Себастьен вскрикнул от радости. Они обнялись; первым делом мальчик спросил:
– У тебя есть новости из Парижа? – Нет, а у тебя? – спросил Питу.
– У меня есть, отец написал мне такое ласковое письмо!
– Ах! – воскликнул Питу.
– Ив нем, – продолжал мальчик, – есть для тебя приписка.
И, вынув письмо из-за пазухи, он показал его Питу.
Р.S. Бийо передает Питу, чтобы он не докучал людям на ферме и на отвлекал их от работы.
– О! – вздохнул Питу. – Вот, право, совершенно бесполезный совет. Я больше не могу ни докучать им, ни отвлекать их.
Потом вздохнул еще глубже и добавил совсем тихо:
– Эти слова надо было адресовать господину Изидору. Но, быстро придя в себя, протянул письмо Себастьену и спросил:
– Где аббат?
Мальчик прислушался, и хотя лестница, которая скрипела под ногами достойного священнослужителя, находилась с другой стороны дома, он сказал:
– Слышишь, он спускается.
Питу перешел из сада во двор и только тогда услышал тяжелые шаги аббата.
Почтенный наставник шел вниз по лестнице, читая газету.
Его неизменная плетка висела на боку, как шпага.
Уткнувшись носом в газету, ибо он знал на память количество ступенек лестницы и все углы и закоулки старого дома, аббат шел прямо на Анжа Питу, который приосанился, чтобы выглядеть как можно внушительнее перед лицом своего политического противника.
Но сначала скажем несколько слов, которые показались бы излишними в другом месте, но вполне уместны здесь.
Рассказ этот объяснит, откуда взялись у аббата Фортье тридцать или сорок ружей, которые так хотелось заполучить Питу и его сообщникам Клоду и Дезире.
Аббат Фортье был, как мы уже имели случай упомянуть в другом месте, капелланом замка и со временем, благодаря терпению и настойчивости, свойственной всем лицам духовного звания, сделался единственным распорядителем того, что на театре называется бутафорией.
Помимо священных сосудов, библиотеки и кладовой, он получил на хранение старое охотничье снаряжение герцога Луи-Филиппа Орлеанского, отца Филиппа, получившего впоследствии прозвище Эгалите26. Кое-что из этих доспехов восходило ко временам Людовика XIII и Генриха III. Всю эту утварь аббат Фортье с большим вкусом разместил в галерее замка, предоставленной по сему случаю в его распоряжение. И дабы придать своей выставке более живописный вид, он развесил тут же круглые щиты, рогатины, кинжалы, кортики и мушкеты с инкрустацией времен Лиги.
Дверь этой галереи надежно охраняли две бронзовые посеребренные пушки, подаренные Людовиком XIV своему брату.
Кроме того, в одной из комнат здания хранилось полсотни мушкетонов – трофей, захваченный Жозефом-Филиппом во время сражения при Уэссане и подаренный им городской управе, которая, как мы уже сказали, предоставила бесплатное жилье аббату Фортье и которая не знала, что ей делать с этими мушкетонами.
Это и было сокровище, которое охранял дракон по имени Фортье и которым мечтал завладеть Ясон по имени Анж Питу.
Маленький замковый арсенал был довольно знаменит в округе и весьма соблазнителен для заговорщиков.
Но дракон аббат неусыпно стерег яблоки в саду Гесперид и не собирался их отдавать никакому Ясону.
Теперь вернемся к Питу.
Он весьма учтиво поздоровался с аббатом Фортье, сопроводив свое приветствие легким покашливанием, которое призывает к вниманию людей рассеянных или занятых.
Аббат Фортье оторвал глаза от газеты.
– Смотри-ка, Питу, – удивился он.
– К вашим услугам, господин аббат. Чем могу быть полезен? – услужливо спросил Анж.
Аббат сложил, вернее, закрыл газету, ибо в ту благословенную эпоху газеты больше походили на небольшие книжки, потом заткнул ее за пояс с левой стороны (справа висела плетка).
– В том-то и беда, – ответил аббат насмешливо, – что ты ничем не можешь быть полезен.
– Помилуйте, господин аббат!
– Да-да, господин лицемер.
– Помилуйте, господин аббат.
– Да-да, господин революционер.
– Ну вот, я еще не начал говорить, а вы уже рассердились на меня. Это плохое начало, господин аббат.
Себастьен, который слышал все то, что последние два дня аббат Фортье говорил о Питу каждому встречному и поперечному, почел за лучшее не присутствовать при ссоре, которая не могла не вспыхнуть между его другом и его учителем, и ушел.
Питу посмотрел вслед Себастьену с некоторой грустью. Это был не очень сильный союзник, но все же ребенок такого же политического вероисповедания, как он.
Поэтому когда дверь за Себастьеном закрылась, Питу вздохнул и продолжал разговор с аббатом:
– Да что вы, господин аббат, какой же я революционер? Разве я повинен в том, что произошла революция?
– Ты жил бок о бок с теми, кто ее делает.
– Господин аббат, – сказал Питу с чрезвычайным достоинством, – каждый волен в своих мыслях.
– Ну да!
– Est penes hominem arbitrium est ratio27.
– Ax, так ты знаешь латынь, наглец?
– Я знаю то, чему вы меня научили, – скромно ответил Питу.
– Да, в исправленном, дополненном и украшенном варваризмами виде.
– Пусть даже с варваризмами! Боже мой, кому же удается избежать варваризмов, господин аббат?
