Александр Дюма - Анж Питу

Можно ли соперничать с таким человеком? Как не испытывать стыда и восхищения разом, двух чувств, которые для ревнивого сердца двойная пытка, такая ужасная, что трудно сказать, что лучше для ревнивца: соперник, который выше его, или соперник, который ниже его!

Итак, Питу узнал, что такое ревность, эта незаживающая рана, причиняющая простодушному и честному сердцу нашего героя неведомые доселе муки, это ядовитое растение, которое самочинно вырастает там, где дотоле не было и следа пагубных страстей, где не уродилось даже себялюбие, этот сорняк, заполоняющий самые бесплодные участки почвы.

Чтобы в таком опустошенном сердце вновь воцарился покой, нужна очень глубокая философия.

Был ли Питу, который на следующий день после того, как узнал это ужасное чувство, охотился на кроликов и зайцев герцога Орлеанского, а через день произносил пышные речи, которые мы только что воспроизвели, философом?

Было ли его сердце твердым как кремень, из которого любой удар высекает искру, или мягким, как губка, которая впитывает слезы и не разбивается под ударами судьбы?

Время покажет. Не будем предвосхищать события, расскажем все по порядку.

Показавшись арамонцам и поразив их своими речами, Питу, которому аппетит напоминал о низменных заботах, поджарил и съел своего крольчонка, не переставая сожалеть, что он не заяц.

И правда, если бы Питу поймал не крольчонка, а зайца, он не стал бы его есть, а продал.

Это было бы весьма выгодно: заяц стоил от восемнадцати до двадцати четырех су. Конечно, у Питу еще оставалось несколько луидоров доктора Жильбера и он не был скуп, как тетушка Анжелика, но все же он унаследовал от своей матери большую тягу к бережливости; Питу присоединил бы эти восемнадцать су к своей казне и тем самым не уменьшил бы ее, а, напротив, увеличил.

Ибо, рассуждал Питу, человеку нет никакой нужды тратить на обед ни три ливра, ни даже восемнадцать су, ведь он не Лукулл, и на восемнадцать су, вырученные за зайца, он мог бы кормиться целую неделю.

Кроме того, если бы он поймал зайца в первый же день, то за оставшиеся шесть дней, вернее, шесть ночей, он успел бы поймать еще трех зайцев. Таким образом за неделю он заработал бы себе пропитание на целый месяц, а сорока восьми зайцев ему хватило бы на целый год; все остальное составило бы чистую прибыль.

Питу производил свои экономические расчеты, жуя крольчонка, который не только не принес ему барыша, но, напротив, потребовал от него расходов, Питу пришлось потратить одно су на масло и еще одно су на сало. Что касается лука, то его он просто подобрал в поле.

После еды либо камелек, либо за порог, гласит народная мудрость. Питу пошел поискать в лесу живописное местечко, чтобы соснуть.

Само собой разумеется, что как только несчастный переставал говорить о политике и оставался один, перед его мысленным взором вставала мучительная картина: г-н Изидор де Шарни любезничает с мадмуазель Катрин.

От его вздохов дрожали дубы и буки; природа, которая всегда улыбается сытым желудкам, казалась Питу большой черной пустыней, населенной лишь кроликами, зайцами да косулями.

Когда Питу укрылся под высокими деревьями родного леса, их сень и прохлада помогли ему укрепиться в героическом решении исчезнуть с глаз Катрин, дать ей свободу, не убиваться оттого, что она предпочла другого, не позволять унижать себя обидными сравнениями.

Чтобы отказаться от встреч с Катрин, Питу пришлось совершить над собой мучительное усилие, но надо было быть мужчиной.

Впрочем, тут была одна тонкость.

Речь, собственно, шла не о том, чтобы Питу больше не видел Катрин, но о том, чтобы Катрин больше не видела Питу.

Что могло помешать отвергнутому поклоннику время от времени смотреть из надежного укрытия, как неприступная красотка едет мимо? Ничто.

Сколько было от Арамона до Писле? От силы полторы мили, то есть рукой подать.

Насколько неловко было Питу искать встречи с Катрин после того, что он видел, настолько ловко было ему продолжать наблюдать за ее поступками и жестами с помощью упражнений, весьма полезных для здоровья Питу.

К тому же в лесах, растущих за Писле и тянущихся до самого Бурсона, в изобилии водились зайцы.

По ночам Питу будет ставить силки, а по утрам – озирать равнину с вершины какого-нибудь холмика и поджидать, когда выедет мадмуазель Катрин. Это его право; это в некотором смысле его долг, зиждущийся на полномочиях, данных папашей Бийо.

Решив бороться с собой таким оригинальным способом, Питу перестал вздыхать, пообедал громадным куском хлеба, который принес с собой, а когда наступил вечер, расставил дюжину силков и улегся на вереск, еще теплый от дневного солнца.

Заснул он сном отчаявшегося человека, иными словами, – как убитый.

Разбудила его ночная прохлада; он обошел силки, в них пока никто не попался; но Питу всегда рассчитывал только на утро. Однако он чувствовал некоторую тяжесть в голове, поэтому он решил вернуться домой, а в лес наведаться завтра.

Меж тем если Питу провел этот день мирно и спокойно, то местные жители посвятили его раздумьям и обсуждению планов.

Не успел Питу удалиться в лес помечтать, как лесорубы подперли щеку рукой, молотильщики застыли с цепами в воздухе, а столяры перестали стругать доски.

Все это время было потрачено зря по вине Питу, это он стал семенем раздора, брошенным в солому, которая невнятно зашелестела в ответ.

А он, заваривший эту кашу, даже не вспоминал о ней.

Но возвращаясь домой в десять часов – в пору, когда обыкновенно все свечи в деревне были погашены и все глаза закрыты, он заметил вокруг своего дома непривычное оживление. Люди сидели и стояли кучками, расхаживали взад и вперед.

Поведение каждой кучки было исполнено непривычной значительности.

Питу почему-то заподозрил, что эти люди говорят о нем.

И когда он показался в конце улицы, все засуетились, как от электрического удара, и стали показывать на него друг другу.

– Что это с ними? – недоумевал Питу. – Ведь я без каски.

И он скромно вошел в свой дом, обменявшись с несколькими людьми приветствием.

Не успел он закрыть за собой плохо пригнанную дверь, как услышал стук.

Питу не зажигал перед сном свечу; свеча была слишком большой роскошью для человека, который имел всего одну кровать и, следовательно, не мог заблудиться, и который не имел книг и, следовательно, не мог читать.

Но он явственно услышал, что в дверь стучат.

Он поднял щеколду.

Двое молодых людей, местные жители, запросто вошли к нему.

– Смотри-ка, у тебя нет свечи, Питу? – удивился один из них – Нет, – ответил Питу. – А на что мне она?