Время новых дорог - Александр Федорович Косенков
За столом все удивленно переглянулись и снова уставились на вошедшего. Его внезапное появление в самый разгар непогоды, когда возможность чьего-либо появления почти полностью исключалось, весьма всех озадачило, хотя и по разным причинам.
— Какие гуси? — не выдержал наконец Веселов.
— Гусей не знаешь? — удивился незнакомец.
— Знаю, конечно.
— Зачем спрашиваешь, если знаешь?
— Ты откуда такой свалился? — бесцеремонно поинтересовался Кодкин.
— Почему свалился? — расплылся незнакомец в бесхитростной широкой улыбке. — Шел, шел, слышу — гуси летят. Высоко летят. Крыльями шра, шра, шра… Тяжело лететь, ветер, снег. Они думали совсем уже весна. Маленько ошиблись. Вы кричите, они боятся. Тихо петь будете, отдыхать сядут.
— Коля это… Бабушкин, — решил объяснить Старик. — Орочон. Охотник бывший. Хороший охотник был, пока не заболел. Его «человеком с того света», кто знает, прозывают. Совсем уже там побывал. Ходит теперь по тайге, сам не знает зачем. Дурачок он.
— Однако не совсем дурачок, — возразил Бабушкин. — Когда как.
— Верно, когда как, — согласился Старик. — Чего там уселся? Давай к печке проходи, чай вот пей…
— Спасибо, Степаныч. Маленько буду чай пить.
Бабушкин прошел к печке, скинул куртку из шинельного сукна, разулся, налил себе из чайника на печке кружку чая, которая была у него привязана к поясу, и забрался на нары, где, поджав под себя ноги, удобно устроился поближе к печке.
— Собственно говоря, почему к печке? — спохватился Пустовойт, заметив явную заинтересованность Зарубина в появлении неожиданного гостя, который наглядно доказывал возможность передвижения в казалось бы непроходимом окружающем пространстве. — Давайте к столу. Вместе со всеми, за компанию.
— Конечно, конечно… — засуетился тоже весьма заинтригованный неожиданным пришельцем Ефимов. — Проходите сюда, пожалуйста.
— Не пойдет, — объяснил Старик поведение испуганно замахавшего руками Бабушкина. — Он, когда много народу, в сторонке всегда держится. Боится.
— Чего нас-то бояться, мы не кусаемся, — хохотнул Кодкин.
Ефимов протянул Бабушкину кусок пирога:
— Возьмите пирога… К чаю… Прекрасный пирог…
— Он хоть и дурачок, а понимает — когда народу много, согласия не жди. Каждый себя правым считает, — продолжал пояснять Старик. — А ему какой резон среди них блукать? И для себя ничего не отыщешь, и другим помешаешь. Пей, Коля, пей спокойно. Давно тебя что-то не видать было. Сахару дать?
— Дай, однако, — согласился Бабушкин. — В больнице я, Степаныч, опять прохлаждался. Очень остаться уговаривали. Не могу, говорю, остаться. Птицы летят, ветер ночью пихтушкой пахнет, лед совсем зеленый стал, не скрипит больше. Пойду, говорю.
— А я давно заметил, что ветер здесь действительно пахнет хвоей, — некстати вмешался Ефимов. — Чуть только отпустят морозы — пахнет. Как летом…
В это время из своей комнаты в красивом вечернем платье вышла Наташа.
— Я хочу танцевать! — громко заявила она.
Общее внимание тут же переключилось на нее.
— Какая красивая… — ошеломленно прошептал Коля Бабушкин.
— Дурак, дурак, а знает, что бабам говорить надо, — расслышав его восторженный шепот хохотнул, Кодкин.
— Сам дурачок, — обиделся Бабушкин. — Ничего не понимаешь.
Голованов включил магнитофон. Зазвучала энергичная танцевальная музыка, совершенно неуместная в окружающем интерьере. Явно на что-то решившаяся Наташа вызывающе заявила:
— Поскольку я здесь в единственном числе, право выбора партнера, надеюсь, вы предоставите мне самой. Кто против?
— Все, кого вы не выберите, — нашелся Пустовойт.
— Вам, Борис Юрьевич, это не грозит. Я выбираю вас.
Она подошла к Пустовойту и буквально вытащила его из-за стола. Танца под гремевшую музыку, конечно, не получалось, но для Наташи это была единственная возможность задать своему невольному партнеру несколько измучивших ее вопросов.
— Вы уверены, что все кончится благополучно? — пытаясь поймать взгляд смотрящего куда-то в сторону Пустовойта, спросила она срывавшимся от волнения голосом.
— Абсолютно.
— Почему он молчит?
— Обдумывает случившееся. Пытается найти выход.
— А если найдет?
Пустовойт наконец решился посмотреть в глаза Наташе.
— Милая моя, я размышлял над этой комбинацией все последнее время. Выход у него теперь только один — оставаться здесь с вами, пока не появится реальная возможность выбраться отсюда. А это, судя по всему, произойдет еще не скоро. За это время, думаю, ваши отношения окончательно определятся. Надеюсь, благополучно для вас обоих.
В это время Зарубин спустился с лестницы и сел на нары рядом с Бабушкиным.
— Как вы попали сюда? Как добрались? — спросил он ничуть не удивившегося его вопросу пришельца.
— Добрался, однако, — улыбнулся Бабушкин.
— Пешком? — продолжал расспрашивать Зарубин.
— Пешком тоже.
— Можно, значит? — заинтересовался прислушивающийся к их разговору Веселов.
— Куда опять собрался? — присоединился к ним и Кодкин.
— Подальше отсюда, — ответил Веселов и снова повернулся к Бабушкину: — Значит, можно дойти?
— Почему нельзя? Можно подальше. Коля Бабушкин прошел, ты, однако, не пройдешь.
— Ты смог, а я не смогу? — не отставал Веселов.
Улыбка исчезла с лица Бабушкина. Он закрыл глаза, пожевал губами и заговорил нараспев, словно слагал какую-то только ему одному понятную песню:
— Я иду, иду, потом глаза закрою — полетел, полетел… Внизу вода блестит, тайга шевелится… Место хорошее увижу, снова иду. — Открыл глаза. — А ты, однако, летать не умеешь.
— Не умею, — согласился Веселов.
— Вы его плохо знаете, — сказала Наташа, оглянувшись на сидящего рядом с Бабушкиным Зарубина.
— Я его знаю лучше, чем он сам себя. Когда он поймет, что расклад не в его пользу, он отложит свое решение на неопределенное время. Когда будет готов и уверен. Когда сможет быть победителем. В противном случае поражение потерпит не только он, но и все мы вместе взятые. Не понимать этого он не может.
Расслышав, о чем расспрашивают Бабушкина, к собравшимся около него подошел Старик. Он был явно недоволен их расспросами. Они казались ему бессмысленными и даже опасными. Могли сбить с толку и несчастного Бабушкина, да и их самих, вздумай кто-то из них решиться на явно безнадежное и смертельно опасное предприятие — шагнуть за порог заезжей и обречь себя на неминуемую погибель. А ему потом придется отвечать: — Куда смотрел? Что думал? Как позволил? За окрестности заезжей и за саму заезжую пока он ответчик. Должен полную картину им обрисовать, если сами соображения не имеют.
Начал он издалека.
— Когда прииск тут был, с этого вот времени и до большой воды ни одна живая душа ни сюда, ни отсюда. До войны хотели тропу лошадиную пробить через перевал, отступились. Это сейчас вертушки пользовать стали. И то… Перевал закроет — и все дела. А перевал наш, как один летун тут говорил, триста дней в году закрытый. Для сбережения человеческих жизней. Чтобы глупостей не сотворяли.
— Подозреваю, что БАМ из-за этого в сторону вильнул, — поделился своим соображением Ефимов. — С одной стороны — во избежание, с другой — для сохранения. Такие места сохранять
