Виктор Эфер - Похитители разума
— До города три мили! — неслись вдогонку невозмутимому пассажиру мелкие колкости…
Спустя час, к чрезвычайному удовольствию мальчишек всего квартала, три посетителя появились в трущобах окраины Лиссабона.
Смуглые юные обитатели «Пьяцца Сиерра», с оливкового цвета лицам и черными маслинами глаз, довольно шумно выражали свою заинтересованность редкими гостями. Еще царило то неопределенное положение, когда одна сторона, ничего не зная о другой, знакомилась по внешним признакам. Вначале была разоблачена Зула, превратившись в мишень для практикующихся в остроумии мальчишек. Острые реплики, вперемежку с апельсинными корками, полетели вдогонку. Здесь все трое проявили изумительную стойкость и выдержанность, выражая ко всему происходящему рыцарское презрение.
Компания вошла в вестибюль небольшого, неряшливого отеля, где обычно останавливались приезжие на рынок крестьяне, бродячие комедианты, несостоятельные и неопределенные люди.
Посетитель достал свой паспорт и попросил комнату, образно изъясняясь при помощи пальцев, жестикуляции и суррогата международного языка из смеси нескольких английских, французских и немецких слов, пересыпанных, скорее для собственного ободрения, японскими ругательствами; — словом, это был тот язык, на котором изъясняются иностранцы…
Португалец, находящийся под блаженным действием «опорто», внимательно прочел фамилию и недружелюбно взглянул на Зулу, призадумался — «какой же национальности могла быть эта безобразная старуха»?
— Это ваша теща? — спросил он.
— Это моя теща!
— То-то же! У меня в точности такая… — И Педро Кобреро, уже довольно дружелюбно, будучи связан родственными узами взаимного несчастья, повел гостей на опаленную солнцем мансарду.
— Вот, к сожалению, все, что я могу предложить вам…
Зула заботливо вытирала пыль со стола, Магда дремала в плетенном лонгшезе, а сам великий Боно Рито, он же теперь Дон Педрилио Камарадосса, присев на кончик убогого, продавленного дивана, углубившись в раздумье, взвешивал создавшуюся обстановку.
Благодаря операции над Эриком Джонсом он остался почти нищим и вдобавок — едва не угодил в тюрьму.
— Какую сенсацию раздули из этого плевого дела!.. Подумаешь… одного человека превратил в обезьяну… да я… если захочу, весь мир превращу в давно забытых предков! Ха-ха-ха! Это будет, но пока, великий Дон Боно-Педрилио-Рито-Камарадосса! Пока — ты нищий! В твоих карманах осталось лишь несколько долларов и крупная голубая жемчужина…
Не переводя дыхания, он выпил одну за другой две бутылки отличного «опорто». Когда лучи смуглого вечернего солнца собирались покинуть мансарду, хозяин протянул в дверь узкий и длинный как доллар запечатанный конверт.
— Вам телеграмма!
— Это не мне.
— У меня другой Дон Камарадосса не живет.
— Телеграмма! — изумился жилец, — кто бы это мне мог послать телеграмму? Это так же невозможно, как в Сахаре увидеть ледяную гору… Впрочем! — И он величественным жестом принял телеграфное послание. Оно гласило:
«Дону Педрилио Камарадосса. Пейте побольше португальского вина за здоровье Джонса.
Привет теще. Линкерт».
— Больше португальского вина! — изумился Боно Рито, — здоровье Джонса? Причем тут Джонс? Но упоминание о фамилии Джонса подчеркивало, что телеграмма адресована ему. Что за теща?
Разболелась голова от решения таинственной шарады.
— Кто такой Линкерт? Черт знает, что такое. Они знали, что я уехал в Португалию, но откуда они узнали мой здешний адрес?
Быстро наступила южная ночь. Пользуясь ее соучастием, Боно ушел из отеля. Накалившееся за день от солнца глиняные стены домов излучали тепло, как аккумуляторы.
Боно Рито провел первую тревожную ночь на европейском континенте. Его беспокоила странная ситуация, в которой он очутился, и японец мысленно сравнивал себя с человеком, потерпевшим кораблекрушение.
На рассвете портье второго отеля, улыбаясь приятной возможности доставить своей услужливостью удовольствие новому постояльцу, постучал в дверь.
— Милорд! Сир! Вам телеграмма.
— Что!?! — заревел японец.
— Телеграмма доставлена сегодня на рассвете нарочным.
Адресат вскрыл конверт и быстро прочел:
«…Слишком частая перемена отелей рискована для здоровья. Эрик Джонс чувствует себя бесподобно в лоне предков. Сшейте теще более светлое платье. Линкерт».
Струи холодного пота душем обдали японца.
— Сшейте теще белое платье? Будьте вы прокляты! Кто — Линкерт? Почему он преследует меня?.. Выслеживающий, очевидно, прилетел в Европу на том же самолете?.. — Японец мысленно перебирал в памяти всех пассажиров, но не заподозрил никого из своих бывших спутников по путешествию.
— Что они хотят?..
Гость провел весь день в нарастающем беспокойстве, все ожидая новой телеграммы. Ночью он скорым поездом выехал в Мадрид…
В испанской столице он долго петлял по улицам, проделывая сложнейшие и неожиданные приемы заметания следов, порядком утомив Магду и даже выносливую Зулу. Наконец, трио расположилось на отдых в третьеразрядном пансионе на улице Виктории.
Утром под дверью лежал конверт с телеграфным вензелем испанского королевства… Телеграмма гласила:
«Теща Джонса ожидает прибавления семейства. Родственники Эрика здоровы и уезжают в Гамбург. Старый знакомый».
— Родственники Эрика уезжают в Гамбург! При чем тут Гамбург? Будь ты проклят со своим прибавлением семейства!..
Боно Рито не выдержал и бежал в горы. Испанский крестьянин за небольшую плату увез его на скрипучей телеге, запряженной парой волов, в сады Эстремадуры. На террасах лениво лежащих гор, зрел виноград. Наступала благословенная пора в Испании — спадала летняя жара и отдаленное море дышало прохладой… Боно превратился в сборщика винограда и, нарядившись в туземную одежду, стал более похож на Дона Педрилио Камарадоссу, чем на сына великого жреца, одного из островов Желтого моря…
Время летело и, казалось, было создано для того, чтобы трудолюбивое семейство пришлых-чечако тратило его на сбор тяжелых гроздей, поддернутых синеватой изморозью… Прекрасен виноград в садах Эстремадуры — сами солнечные брызги, налитые в клеточки, просвечивают сквозь благородную кожицу всех цветов и расцветок, присущих винограду… О, Дон Педрилио влюблен в испанский виноград и постигает в садах глубокую мудрость бытия.
Боно Рито учился у многих народов, в том числе и у соотечественников Педрилио Камарадоссы, звучное имя которого скрыло его от мира.
