Виктор Эфер - Похитители разума
По улицам бесконечно идут мобилизованные, мчатся нагруженные непонятным военным скарбом автомобили. Проскакал, ощерясь пиками, уланский полк.
— Проклятые фашисты!
— Война не объявлена, господа!
— Это нарушение международных законов!
— Какие теперь законы и договора! Ведь никто их не выполняет!
— Побьем немцев!
— Всыпят нам немцы!
Газеты рвут из рук, зачитывают до дыр, и газет почему-то сразу стало так мало. От радиоприемника не отходят часами. Насущный хлеб людей — новости.
— Новости? Что нового? Скажите последние новости?
— Где? Кто? Когда? Зачем? Что будет?
В страшной, все нарастающей тревоге, с замирающим сердцем и холодеющими пальцами, но крепясь, сжав губы, Люцина, не дождавшись отца, поехала к нему. Полковник встретил ее неласково и сурово.
— Для чего ты приехала? Тебе лучше сидеть дома!
— Прости, отец! Я не могла быть дома. Ты не обедал сегодня…
— Тоже, мать моя, подумаешь, обед. Ну, кыш домой! Собери кое-что в дорогу. Только гляди — самое необходимое.
— Неужели, отец, дела так плохи, что нужно думать о бегстве?
— Не о бегстве, глупыша! Война состоит из комбинаций отступлений и наступлений. Мы, возможно, будем отступать, поняла? Ну, марш домой! Я Бог даст, буду к вечеру.
— Отец, неужели всему конец? — не выдержала Люцина и припала к отцовскому плечу.
— Успокойся, милая, все будет хорошо. Немцы продвигаются, но это не так страшно. Мы имеем могущественных союзников. Они никогда не допустят порабощения Польши!
От ласкового, обнадеживающего слова отца тяжелая горечь несколько отлегла от сердца. Люцина уехала домой. С языка так и не слетел вертевшийся на самом кончике вопрос: где же теперь Мечислав Сливинский? Что с ним?
Дома было тревожно и бестолково. Озабоченно, но без всякой пользы, носилась из комнаты в комнату, из угла в угол прислуга, хватаясь за одно, не окончив и берясь за другое. Зачем-то с места на место переставляли вещи, двигали стулья. Мать сидела у окна, недвижимым взором уставившись на верхушки позолоченных осенью лип.
Люцина обошла дом. Такой знакомый и родной дом. Пересмотрела еще раз дорогие вещи, письма. Зашла в кабинет отца. Невыразимая тяжесть сдавила грудь… Зачем отец приказал собираться? И, стараясь быть рассудительной и спокойной, принялась укладывать чемоданы с помощью старой горничной. Она понимала, что мать не способна сейчас ни на что…
Уже поздно вечером, уставший от беготни ординарцев, телефонных звонков, докладов, распоряжений и сводок — заехал домой старый полковник Симон. Иссиня-черное сентябрьское небо прокалывали навылет острые клинки сверкающих прожекторов. На горизонте, уже на польской земле, полыхало небо огромными сполохами ужасного сияния лика войны…
Быстрой и твердой походкой вошел полковник в дом.
— Ну, что, готово у вас? — спросил он вместо приветствия.
— Да, отец. Почти готово. Какие же известия?
— Известия!?! Известия, мать моя, скверные… Немцы стремительно напирают. Мы отступаем. Сегодня снова бомбардировали Варшаву. Да и нашему воеводству досталось. Мы бросили в воздух почти все наши силы. Но «они» — оказались сильнее.
Несколько секунд молчания, которые тянутся часами. Симон сел, прикрыв глаза ладонью.
— Да, они сильнее… Нам приказано свернуть аэродром! И это тогда, когда мы только хотели его развернуть, несмотря на потери первого дня… Все соколы, как сами черти, рвутся в бой!
— Ты сказал… потери?!.. Потери! — взволнованно спросила Люцина.
— Потери!.. Ты что же думаешь, это игра в куклы?
— Но ради Бога, отец! Какие потери?
— Тяжелые потери. Капитан Квятковский, поручики: Витовский, Францишек, Жадринский, Хльонт — сбиты в первом воздушном бою над Збоншином… Семнадцать нижних чинов и офицеров убиты при бомбардировке базы. Поручики: Рутковский и Сливинский не вернулись на свой аэродром… Вот какие поте… — и не договорил, взглянув в глаза Люцины.
Ничего не сказала девушка. Подстреленной птицей упала к ногам старого Симона и, судорожно обняв пыльный сапог, затряслась в беззвучных рыданиях.
— Что с тобой, дочка? Ну будет же, будет, — подымая дочь, бормочет растерявшийся отец.
— О, отец!.. Поручик Сливинский!.. Мечислав… Ме-е-чик!..
— Что Мечик? — начиная постигать смысл происходящего, спрашивает полковник.
— Я люблю его, отец, — сквозь рыдания тихо говорит Люцина, — сегодня он должен был просить у тебя моей руки…
— М-да… Экая… право, неприятность, — смущенно и растерянно бормочет отец. С Люциной начинается истерика; она бьется у ног и всхлипывает. Но старый, закаленный солдат понял, как успокоить дочь. Он отрывистым голосом говорит:
— Прекрати рюмсать, вытри слезы, Люцина! Мечислав Сливинский был прекрасный офицер и достойный человек. Я гордился бы таким зятем. Но он бы упрекнул меня за слишком мягкое воспитание, увидев тебя такою сейчас. Родина наша в опасности. Одна великая женщина сказала: «Лучше быть вдовою героя, чем женою труса!»
— Отец! — как бы прося пощады, шепчет Люцина.
— Крепись, дочка! Ты не первая и не последняя полька, которой есть о ком плакать… Подумай о них. Думай о тяжелой доле всей нашей отчизны, которой выпало перенести тягчайшие испытания. Молись… Может быть, и не погиб свой нареченный… Мне не верится, что он погиб, — бросал отец маленькое, незаметное семя надежды в израненное сердце Люцины.
Полковник, даже не обедав, громко стуча каблуками, в глубоком раздумьи обошел весь дом и снова уехал в штаб.
Дочь и невеста солдата нашла в себе силы овладеть разыгравшимися чувствами. Но как тяжело, как невероятно тяжело!
Хотелось зарыдать так громко, чтобы там где-то, под облаками, с самолета услышал ее Мечислав.
— А, может быть, он уже лежит поверженный на землю со своим аппаратом? Нет, не может быть! Вот только несколько десятков часов тому, Мечик был с ней, такой радостный и… подарил ей звездочку. Люцина помчалась на веранду, но сентябрьская ночь взволнованно дремала под толстым покровом тумана…
Люцина позвонила отцу в штаб. Долго молчит противная, зловещая и холодная черная трубка — неужели испортилась? Наконец, она слышит далекий, такой замогильный голос отца и решается спросить:
— Не слышно ничего о Мечиславе?
— Пока ничего… Я послал запрос о нем на соседние аэродромы, может быть, вынужденная посадка… Мужайся, дочка! Ночевать не приду домой. Не забудьте затемнить окна!..
Пусто и таинственно в старом доме. Наглухо спущены зеленые шторы, Люцина сама проверила, чтобы свет был хорошо замаскирован. Где-то в черноте ночи угрожающе урчат и мурлычат самолеты. — Должно быть, вражеские, — решает молодая хозяйка большого, такого пустынно-тихого дома. Она ходит по пустой анфиладе прохладных комнат. Старые и строгие предки, затянутые в кунтуши, в конфедератках, в ажурных, волнистых, белых жабо, с ликами святых, глядят с потускневших от времени полотен в тяжелых, бронзовых рамах. Многие предки с оружием в руках — видно, не раз им приходилось оберегать от врага границы своей страны! Люцина всматривается в лики своих предков. Она знает их всех, знает, что они ушли в вечность, в мир иной, многие преждевременно живот свой положили за свободу Польши. И сколько еще уйдет их потомков… И Люцина уйдет к ним тоже, позже… Предки хмурятся… Они спросят: что ты сделала для свободы Польши? Боролась ли с врагом, когда он наступил на грудь родины? Да, я буду бороться… Люцина взволнована. Предки повелевают… Она быстро бежит в кабинет отца, выдвинув ящик стола, находит небольшой, вороненой стали пистолет…
