Николай Далекий - Не открывая лица
— Как, значит, вы жили в России? — изумилась девушка. — А я — то думаю, откуда немецкий офицер так хорошо знает чужой язык? А спросить все стеснялась.
— Вот поэтому-то я и держу тебя уборщицей, — строго сказал Шварц. — Ты не задаешь лишних вопросов. Ты слуга, вышколенный слуга, четко выполняющий приказания господина. Такими должны быть все здесь, на завоеванной нами земле.
Обер-лейтенант подошел к шкафу, вынул маленькую бутылку коньяка и две металлические рюмки.
— Сегодня у меня особенный день, Оксана. И я угощаю тебя лучшим в мире французским коньяком “Мартель”. Французы называют его “напитком богов”.
— За что же мы выпьем? — спросила девушка, почтительно принимая из рук офицера поданную ей рюмку. — За здоровье вашей невесты?
— Да, за здоровье Берты. Сейчас ее папаша даже знать не хочет какого-то обер-лейтенанта Густава Шварца. Но когда я после войны буду владеть четырьмястами гектарами, и не каких-нибудь прибалтийских песков, а жирной плодородной земли на Украине или в Поволжье, тогда папаша Берты будет шелковым. Ну, сразу, до дна!
Чокнулись и выпили. Оксана сморщила лицо и закрыла рот рукой.
— Не понравилось? — спросил обер-лейтенант, пряча бутылку.
— Понравилось… Только дух захватывает… Спасибо за угощение. Что вам приготовить на завтрак? Есть еще холодец вчерашний, я достала хрен. Кофе сварить покрепче?
— Да. На обед курицу, поджарь побольше картошки. У меня будет гость.
Девушка ушла на кухню. Обер-лейтенанту не терпелось узнать, с чем возвращается начальник полиции. Он оделся И вышел на высокое школьное крыльцо.
Первое, что он увидел, были мчащиеся мимо школы сани, запряженные парой лошадей. На санях, размахивая концами вожжей, стоял полицай Чирва.
— Стой! Куда едешь? — крикнул Шварц.
— Тпррру! — Чирва, откидываясь назад и повисая на натянутых вожжах, остановил лошадей. — За убитыми еду, господин комендант. По приказу начальника.
— А сколько убитых?
— Четверо.
— Как? Ведь их было всего двое.
Чирва молчал, глупо мигая глазами. Красное мясистое лицо его было мрачным — он не понимал, о чем говорит офицер.
— Я спрашиваю, сколько было партизан? — горячился Шварц.
— Пока что один. Живьем взяли. Пацан, можно сказать.
— Что?! — ужаснулся обер-лейтенант. — Четверо наших убито?
Он подбежал к саням, побледневший от ярости, и схватил рукой вожжи.
— Кто убит?
— Полицаи Мулярчук и Кулиш, ваш солдат — не знаю фамилии — и обер-ефрейтор.
— Убиты или ранены?
— Да убиты же, говорю… — Чирва опасливо поглядывал на разъяренного немца. — Бил без промаха. Мне шапку прострелил, волосья на голове выдерло.
Полицейский снял шапку и показал разорванное пулей сукно.
Обер-лейтенант, бледный, с дергающимися губами, выпустил из рук вожжи.
— Бери на сани Сокуренко, пленного и убитых. И во весь дух ко мне!
Чирва гикнул на лошадей, взмахнул вожжами, и сани понеслись, оставляя на снегу блестящий след полозьев.
Первый выстрел сразил обер-ефрейтора. Цепь залегла и открыла беспорядочную стрельбу по лесу. Сокуренко лежал на тропинке, как в окопчике и, не поднимая головы, палил из парабеллума. Еще в ложбинке он приказал двум наиболее ловким и смелым полицейским пойти в обход и, в случае вооруженного сопротивления, внезапно напасть на противника с тыла и обезоружить. Теперь он молил бога, чтобы этот обходной маневр удался. Есть ли убитые или раненые в цепи, начальник полиции не знал и думал только о том, как бы самому остаться целым.
Наконец он услышал впереди крик своего полицейского. Сокуренко вскочил на ноги и приказал прекратить огонь. Стрельба стихла. Полицейские и солдаты побежали к елочке, но на снегу остались четыре неподвижные фигуры.
Когда Сокуренко подбежал к елочке, он увидел в кольце полицаев и солдат лежащего на истоптанном снегу подростка. Руки его были связаны ремнем, правый глаз заплыл в огромном синяке. Он лежал на боку, без шапки и, припадая лицом к земле, хватал окровавленными губами комочки снега.
Сокуренко ударил его носком сапога по лицу. Голова паренька дернулась, но он даже не застонал. Начальник полиции едва удержался, чтобы не повторить удар. Он помнил приказ обер-лейтенанта — “Взять живьем!” Кроме того, захваченный живым, партизан мог служить оправданием понесенных потерь.
Четверо из группы Сокуренко были убиты. Пуля попала обер-ефрейтору в грудь, очевидно, в сердце. Он уже успел закоченеть. У остальных попадания были в голову.
Убитых вынесли на тропинку. Отряд тронулся к селу. Впереди тащили убитых, позади под конвоем Сокуренко шагал, прихрамывая, паренек — без шапки, с залитым кровью лицом.
Начальник полиции подумал о том, какое невыгодное для него впечатление произведет такая процессия на жителей села, и вывел арестованного вперед. Но тут же сообразил, что такая перестановка ничего не даст, и партизан по-прежнему будет выглядеть героем. Начальник полиции послал Чирву за подводой.
Когда Сокуренко вбежал в кабинет обер-лейтенанта, Шварц сидел у себя за столом. Выражение его лица казалось бесстрастным.
— Я очень рад видеть вас, господин Сокуренко, целым и невредимым, — сказал он язвительно. — Еще бы! За широкой спиной обер-ефрейтора могли бы спрятаться два таких карлика, как вы.
— Я был впереди, клянусь. Ведь двое полицейских тоже…
— Что вы мне тычете своих полицейских? — страдальчески скривился обер-лейтенант. — Плевал я на полицейских. Такие потери — обер-ефрейтор и солдат!..
— Потерь было бы больше, — оправдывался начальник полиции, — если бы я не послал двух человек в обход. Наше счастье, что он менял обойму.
— Сокуренко положил на стол пистолет, две обоймы и гильзы стреляных патронов.
— Обыскивали?
— Сейчас обыскивают. Вести к вам?
— Сперва доложите о результатах обыска. Били?
— Слегка помяли…
— Не трогать! Только тщательный обыск. До ниточки.
Обер-лейтенант вышел вместе с Сокуренко. Он хотел взглянуть на убитых. Обер-ефрейтор и солдат лежали на полу в коридоре, окруженные лужами от растаявшего снега. Их осматривал седой высокий дряхлый старик — сельский врач и ротный фельдшер. У открытых дверей толпились на крыльце солдаты, сумрачно глядевшие на своих погибших товарищей.
— Что? — спросил Шварц у фельдшера.
— Констатируем смерть от ранений, нанесенных огнестрельным оружием.
Обер-лейтенант строго взглянул на обер-ефрейтора. Лицо мертвого показалось ему красивым и одухотворенным. “Интересно, как я буду выглядеть в таком случае?” — мелькнула мысль у Шварца, и он торопливо приказал:
