Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского
И вот бегут за Иваном Даниловичем. Бывало, Иван Данилович бежит сам, а теперь Филат насилу его уговорил.
Приходит. Видит: лежит полковница почти без чувств, бледная, страждущая, тяжело дышит.
– Что такое-с? – спрашивает он у полковника.
– А бог ее знает, – отвечает полковник, пожимая плечами.
Иван Данилович щупает пульс – пульс так и колотит. Но вот вылетел глубочайший вздох, вот открыла глаза.
– Что вы чувствуете? – спрашивает Иван Данилович. Страждущая молчит, тяжело дышит, прикладывает руку к голове.
– Вы чувствуете боль в голове?
– Да! – отвечает она наконец.
– Под ложечкой у вас не болит?
– И под ложечкой, – произносит полковница слабым голосом, и вдруг слезы, всхлипыванье.
«Хм!» – подумал с досадой Иван Данилович, торопливо выходя в другую комнату писать рецепт.
– Что? – спросил полковник.
– Ничего, полковник; это маленький нервный припадок, спазмы. Я пропишу капельки…
– Да помилуйте, все ничего, – крикнул полковник. – Это ничего всякой день повторяется! Нервное расстройство! да ведь это болезнь?
– Конечно-с,
– Ну, так что ж тут ваши капельки? Черта ли в ваших капельках! Вы мне лечите ее фундаментально.
Иван Данилович знал полковника; рассуждать с ним в минуты сердца нельзя, все равно что на огонь лить масло. Капельки не нравились полковнику, капельки пустяки, сказал ой. И Иван Данилович прописал порошки.
– Вот-с, через час по порошку.
– Да это до меня не касается, – сказал полковник, – вы как знаете, так и давайте.
«Ах ты, господи! – подумал Иван Данилович, – сиди тут как привязанный».
– Вот-с, легонькие порошочки, – сказал он, подходя к страждущей, – когда принесут, сделайте одолжение принимайте через час; а я сейчас возвращусь.
– Куда вы? Нет, нет, нет…
– Мне нужно навестить одну опасно больную.
– Нет, нет, нет! Сядьте!… Покуда я приду в себя… Здесь… нет человека, который бы позаботился обо мне… Все думают только о самих себе да о своем спокойствии. Я хоть умирай!
– Не расстроивайте себя такими мыслями… – начал было увещевать Иван Данилович.
– Не расстроивайте!… Поневоле расстроишься!… Никто не хочет принять участия!…
– Помилуйте, возможное ли это дело… как не принимать участия…
– Ах, не говорите, пожалуйста!… Женщина несчастное создание! на ее долю только страдания да болезни… и больше ничего! Мужчина свободен, мужчина что хочет делает, никому не дает отчету, живет да наслаждается жизнью… а женщина, я, например, что я такое? прикованная невольница… поят, кормят… и будь довольна, считай это счастием!
– Помилуйте, зачем же так думать.
– А как же, по-вашему, думать?
– У мужчины свои обязанности; служба, ответственность…
– Служба! Ах, какая трудная вещь!
– Помилуйте-с, – начал было Иван Данилович.
– Да нет, полноте, не противоречьте мне! Я не могу переносить пустых противоречий!… Ах, господи, какая боль!… За лекарством целый день проходят! И приказать некому, чтоб прибавили шагу!… Только учебный шаг и в голове!…
Иван Данилович закусил язык и молчал. И от нетерпения скорее отделаться от полковницы думал: «Господи, что не несут так долго лекарство!»
Но вот принесли. Он схватил порошок, всыпал в рюмку воды, размешал.
– Не угодно ли выкушать?
– Ах, терпеть не могу лекарства! – проговорила полковница, приподнимая голову. – Фу! какая гадость!… я этого не могу принимать!… Нет, нет, нет! Подите вы прочь с этим… тошно!… Дайте скорей воды!… Ах, боже мой, боже мой! Никакого нет участия к человеку!…
«Вот, поди лечи фундаментально!» – говорил сам себе Иван Данилович, стоя подле полковницы и не зная, что говорить, что делать. – Так позвольте, я принесу капельки, – проговорил он, наконец.
– Те горькие-то?
– Нет-с, я пропишу сладенькие, вроде сыропцу.
– Сладкое лекарство, фу!… Слушать, так тошно…
– Так какое-нибудь наружное средство…
– Катаплазмы? нет, пожалуйста, избавьте от них!
– Нет, просто можно… припарки… согреть полотенце.
– Ну, хорошо.
«Слава тебе господи!» – подумал Иван Данилович.
Он думал этим отделаться. Но припарки то горячи, то холодны; вот и сиди, слушай докучную сказку да пригоняй теплоту.
Терпение Ивана Даниловича лопнуло. «Ой-ой-ой! – подумал он, – попадет такая жена! Избави бог! не женюсь!»
И с этой мыслью вдруг исчезла в нем сила тяжести, и ему стало легко. Невидимая нить, которою тянуло его к больной Машеньке, как будто порвалась, он вздыхал, зевал, но по обычаю терпеливо уже сидел, как сестра милосердия, у причудливой полковницы.
Поздно уже его отпустили. Утомленный, он отправился домой. Только что он в двери:
– Иван Данилович, – сказал ему Филат, – от Волиных раз десять присылали, я все говорил, что полковница при смерти больна, так вам нельзя; так и барышня-то, говорит человек, умирает.
– Нет, спасибо! Эти мне умиранья вот здесь сидят. И Иван Данилович показал на затылок.
– Ну, как изволите, в самом деле не растянуться: от полковницы-то вы всегда приходите словно в мыле. Жаль только эту барышню-то; говорят, что такая ангельская душа… да что ж делать: на то воля божья. Умрет так умрет.
– Постой, – сказал Иван Данилович Филату, который уже насилу стянул с него один, точно смоченный водою рукав мундира, – постой… я пойду.
– Да вы хоть бы отдохнули сперва.
– Нет, пойду.
– Эге, вот он стучит опять.
– Скажи, что я сейчас приду.
И Иван Данилович натянул снова рукав, схватил шляпу и бросился в двери.
– Батюшка, сударь, помилуйте, – начал было умоляющим голосом присланный человек.
– Иду, иду, любезный!
Через несколько минут Иван Данилович утирал уже лицо платком, входя в покой, где лежала Машенька.
– Иван Данилович! – прошептала мать, встретив его, – умерла было без вас!
Иван Данилович подошел к больной, взял ее за руку, и все жилки забились в нем, когда она вздохнула, очнулась и взглянула на него.
– Что вы чувствуете? – спросил он.
– Ах… теперь ничего, – произнесла тихим чудным голосом Машенька.
– Не противно ли вам лекарство, я пропишу другое?… – сказал Иван Данилович, напуганный неугодой вкусу полковницы.
– Ах нет, оно такое приятное, – отвечала Машенька, не сводя томного взора с Ивана Даниловича, – как приму, так и лучше мне…
У Ивана Даниловича забилось сердце: в Машеньке встретил он первого пациента, которому угодил вкусом лекарства. Приятно ли в самом деле медику видеть, как морщатся да еще и плюют на подносимую чашу здравия. В словах: лекарство приятно, по душе – заключалось торжество Ивана Даниловича, его профессии и всей науки.
– Ангел! – произнес он невольно про себя; но известно, что при напряжении нервов чувства ужасно чутки; Машенька слышала, что он сказал, взглянув на нее с умилением сердца.
